Третий Лад - Родион Создателев

обыкновенной гадюки, vipera berus, рвётся наружу, но сцеплённые резцы не пускают его. Язычишко обволакивает нёбо, точит кончиком зубы. Лу-ке-рья. Лу-ке-рья. Прощай, расчудесная дева, моя пресветлая блажь...

Митрий Батыршин уполз коленями плакаться в конюшню. К ночи он свято уверовал в то, что его зазнобу сгубила не воля старого князя, а воля его окаянной хозяйки-ведьмы. Чёрный холоп задумал отмщение...

Лукерья Звонкая померла, а Государь ещё жив...

Яков Данилович татем прокрался на задний двор Детинца, измазал сушившееся на верёвках бельё чёрной смолой, звонко щёлкнул креса́лом о камень, запалил мох, а потом прислонил его к смоле. Сухое бельё резво вспыхнуло, ввысь заструился пахучий и приятный дымок. Царёв кравчий, оглянувшись, убрался на кухню. На дворе пошла суета. Все лишние люди убрались из Дворца, побежали тушить полыхающее на верёвках бельё: подьячие в малиновых кафтанах, постельничий Поклонский, стрельцы, дворцовые бабы. В его горенке сидел на резном стуле взволнованный стольник Алексей Новожилов.

— Яков Данилович, стряслось чего-то на улице.

— Велел сидеть — сиди. Дождался меня — молодцом. Пойдём, Царю поднесёшь взвар.

Кравчий забрал с кухни чарку целебного напитка. На подходе к той самой Палате, боярин замер на месте. Стольник Новожилов едва не сшиб его по пути.

— Тише ты, разлямзя́, — зашипел кравчий. — Целебный взвар тащим Государю, не зевай, царёв стольник!

— Прости, Яков Данилович, волнуюсь. Я ить — первый раз.

— Сходи в развед, Лёшка. Погляди: кто у дверей Палаты стоит.

Стольник скрылся за углом. Лихой оглянулся, поставил на пол чарку, вытянул из голенища червлёного сапога мешочек с тростинкой, развязал тесёмку, высыпал зеленоватый порошок в чарку, питие разволновалось, валы загуляли в чарке, пошатались-побурлили... и успокоилась окаянная водица. Кравчий резво взболтал помутневший взвар. Потом он спрятал в голенище тростинку с мешочком, взял чарку в десницу, распрямил тело. Из-за угла вынырнул стольник Новожилов.

— У дверей: шесть стрельцов в карауле и двое рынд.

— Вельмож нет?

— Не, только служивые.

— Не служивые, а служилые! — подметил кравчий. — Постельничего точно там нет?

— Нету, Яков Данилович. Так может... Игорь Андреевич в Палате?

— На дворе он, — ухмыльнулся боярин и протянул вперёд посуду со взваром. — Неси Государю, только не расплескай, рукой не дрожи.

Новожилов перекрестился, забрал чарку и скрылся за углом. Боярин Лихой оглянулся — никого. Вскоре стольник вернулся. Посуда в его руке оказалась полна отравы.

— Ну, чегось там? — засуетился царёв кравчий, пожирая сердитым взором лупоглазые зенки стольника.

— Тебя кличет, Яков Данилович. Видать, не желает покамест с моих рук принимать питие. Не ругался Государь на меня. Спокойным голосом повелел, чтобы ты шёл.

— Один шёл… или с чаркой?

— С посудою, Яков Данилович. Молвил: пущай, дескать, кравчий мне сам взвару даст.

— Добро, Алёша. Я отнесу. Ступай на кухню.

Стольник ушёл. Боярин Лихой подошёл к Царской Палате и строгим отеческим взором окинул стрелецкие караулы, а на рынд-стражей даже не взглянул. Полдюжины пёсьих глаз преданно посмотрели на вельможу. Сотники сказывали пятидесятникам. Пятидесятники донесли до солдат: свой Господин. Яков Данилович вошёл в Палату, захлопнул дверь, крепко придавил створки, прошёл к койке.

Больной Государь смотрел на визитёра, как на посланника Царства Теней. Явился-таки, окаём...

— Здравствуй, отец родный.

— Не здравствую, — зашептал кесарь, — хвораю. Чем ближе ко мне дыханье шкурёхи Марены... тем более жить хочется, Яшка.

— А как же тот сон, Великий Государь? Сказывал: зелень, солнышко, пташки чирикают.

Царь подёргал кадыком, пересохшая дряблая кожа заходила по шее волнами. Яшка-поганец. Стольник. Кравчий. Напомнил про сновидение. Гнать его, гада неблагодарного... В нос снова ударил тот самый аромат — пренеприятный приятный оливковый дух. Елейное масло — запах смерти, великого чуда и благословления.

— Уходи, кравчий.

— Не уйду я, Великий Царь. Ты сам мне велел раздобыть сей напиток. Я и принёс его. Твою волю исполнил.

— Раздумал, Яшка, — просипел самодержец, — раздумал...

— До Страшного Суда надеешься дотянуть?

— За государство страшусь, — заюлил кесарь. — Кто поводья в руки возьмёт?

— Разберёмся, отец родный.

— Разберёшься ты, карась воложанский...

— Пей, — протянул кравчий чарку.

Противный вонючий дух. Запах полыни вперемешку с тухлой рыбой и конской мочой будто. Что за дрянь, смрад постылый. Смерд бесстыдный — Яшка Лихой. Чумной, шальной, окаянный. Не желаю...

— Уйди, изыди, — Царь шевельнул рукой, отгоняя злодея. — Разумел я, наивный: ты мне, как сын, Яшка Лихой. А ты — Богдашка Вельский.

— Кто если не я, Государь?

— Бог!

— Государь на земле грешной — равный Господу на небеси! Тебе ли не знать того, старый волчара?

— Ишь, заматерел, поросёнок перёнковый. Молодым серым волком, гляжу, обернулся. Зверем стал, Яшка?

— Не Яшка отныне. Яков Данилович — аз есмь. Пей!

— Погоди, дай скажу...

Государь поелозил головой по подушке, сызнова подёргал кадыком. Кравчий растревожился: огонь на дворе, небось, потушили уж дворцовые люди. Постельничий, муха назойливая, может прилететь сюда вскорости. Прибью зудящего гада!

— Живее сказывай! Не на исповеди лежишь. Я тебе — не Святейший Митрополит. Планиду не отсрочишь, Великий Княже. Не будь разлямзёй. Уйди достойно, как подлинный кесарь.

— Ты есмь — Брутий поганый.

— Взвар не выпьешь — подушкой тебя придушу, — визитёр поставил на пол посудину, разогнул хребет, размял пальцы до хрустов, истребляя страдальца васильковыми огнями.

— Последнее дай скажу, — засипел обреченик. — Власть Государя... надо бы ограничить. Боярский Совет. Понял меня?

— Зачем это безобразие? Как Сейм... при короле ляхов?

— Иначе — беда. Нельзя по-иному, Яков Данилович.

— С кем власть делить? Всех честных бояр твой родитель окаянный прижучил. Одни подлецы выжили.

— Остались честны́е: Волынов Гаврила, Глебушка Куркин...

— И пальцами одной длани их не покрыть. А Куркина ты гляжу особо ценил! Приставил к дворцовым заботам. В Собрание его не посадил, как и меня. А он — знатный боярин.

— Да на что вам с Глебушкой... гадюшник сей.

— Сам себе противоречишь. То с Боярским Советом властью зовёшь делиться, то кличешь их гадами подлыми.

— В дерьме раскопай диамант, — сипел Государь, — свезёт ежели, не забоишься пальцами шибко измазаться, два-три сыщешь. Предки раньше в кострах сжигали покойников. Рудожёлтый огонь — врата к небесам...

— Язычники.

— Чег от тебя миру останет, Яков Данилович? Зола горочк... А мож... сверкн... диамант в ней? Ла-лавровый венч...

— Бредишь?

Самодержец задыхался, кадык загулял вверх-вниз,