Третий Лад - Родион Создателев

— Власть самодержца желаешь ограничить! — возмутился старший Калганов.

— Без меня в одиночку… справишься?

— Справлюсь, — огрызнулся упрямец.

— Фёдор Иванович, — влез в разговор младший брат, — не потянем мы государево ярмо без Матвея Ивановича. Смирись, умоляю, прими его требования.

— Твоя власть ограничиться только единой волей среднего брата, — сообщал Матвей Калганов. — В Речи Польской власть короля повязана волей всего Сейма, собрания государева. Любой знатный шляхтич имеет случай Властителя урезонить, а если они в стаю соберутся — совсем тому королю головомойка...

Фёдор Иванович Калганов озадачился. Средний брат Матвей, глава Посольского приказа, обладал ценнейшими знаниями иноземных дел. Да он завсегда был самым толковым из братской троицы.

Грядущий Царь вынул Распятие, поцеловал Спасителя, присягнув на ограничение самодержавной власти — занятный случай. И только тогда Матвей Иванович Калганов вытянул ятаган. Отныне он стал Властелином не по негласному сговору, а по крестному целованию.

Беспокоили его лукавые князья... Услали Опричнину на подавление мятежа, а сами нюхачей подсылают к хозяйству Яшки Лихого. Послание написали странное: винятся, каются, присягают на верность. Младший Милосельский оставил при себе две сотни бойцов. Зачем? Если он, судя по их посланию, смирился с поражением в схватке за Трон. Тревожится, чтобы его личность не зарестовали после избрания Фёдора?

И как с Милосельскими быть? Сыскной приказ — Бог с ним. Опричное войско — другое дело. Никитку оттуда гнать следует непременно. Какого иного боярина ставить, самую преданную собаку. Ташкова Ивана что ли? А может быть... упразднить Опричное войско?

Будет кромешникам, порезвились они в свои времена. Упразднить! Стремянных стрельцов хватит для охраны. Делами о государевой измене Боярский Совет станет заботиться. Чтобы не повторялось более таких недоразумений, как с тверским воеводой Копытиным. Оговорил себя он. Нет никаких сомнений. Испужался дыбы, сознался со страху, дурак. Чтобы на Руси не попадать в такие случаи, как с беднягой Копытиным, надо бы самому быть властью. Тогда завсегда вне всяких подозрений будешь.

Какой дерзкий холоп осмелится учинить розыск кесарю? Как только елейный мазок мудрейшего лба коснётся — и мыслей подобных не будет рождаться в холопьих башках.

“Что дозволено Юпитеру, не дозволено волу...”

В Великий Новгород прибыл отряд варягов под руководством князя Рогерда. Сердечный друг княгини Бельцевой, боярин Илья Соколов, зело растревожился нутром, когда увидел варяжского вожака. Князь Рогерд — истинный викинг. Высокое и крепкое тело, рыжие волосы заплетены косичками, телеса облегала кольчуга, в ножнах — длинный варяжский меч. Пояс увит цельной россыпью благородных камней. Шею варяжского князя облегал рыжий шарф из лисиной шкуры. На голове вожака — шлем-полумаска. И главное — воевода толковый. А старшина Иван Селиванов не послушался советов Никиты Милосельского. К концу липня он завёл отряды глубоко внутрь новгородской земли. Вклинился чёрной змеёй аж до деревни Подгощи. Воевода новгородского войска Дмитрий Пламенев на день Силы и Силуяна внезапно напал на Опричное войско, отследив с подмогой ополченцев путь передвижения тёмных вранов. Первыми по карателям вдарили пушки земгальских наёмников, потом чёрные крыла опричников пощипал рой стрел, злой северной кикиморой взвывший, смертельным дождём осыпавшийся откуда-то сбоку. Вороны бросились в отступление и напоролись на гуляй-городок, также завопивший сотнями стрел по опричникам, вдаривший по ним залпами из пищальных ружей. Довершили разгром Опричного войска варяги, налетевшие демонами из лесочка, порубив карателей столь изрядно, что в той сече погибли все опричные старшины. Варяги пригнали к Новгороду две сотни пленников. Три десятка рядовых опричников сумели окольными тропами добраться к концу серпня до Стольного Града. Выжившие припали коленями перед лицом нового Властелина...

— Прости холопов, великий Царь!

Государь и простил неразумных детушек.

Часть 5. Глава 5. Властитель и Властелин

— Митрий, зайди в хоромы, хозяйка звала. В угловой светёлке тебя ожидает, — сообщил Батыршину боярский тиун Касьяныч.

Конопатый холоп вошёл в светёлку, увидел у окна барыню, взглянул в её гневные очи. Помятая вся, осунулась (хворает что ли?), фигура её — сгорбленная. Лет на пяток постарела...

— Где гулял, котяра блудливый? — прохрипела Марфа Лихая.

Холоп скукожился телом, как побитый собачонок.

— По Стольному Граду бродил. Хозяин вольный день дал.

— Ты что это, чирей поганый, рожу воротишь и очами елозишь тут, а? — спросила ведьма.

Митрий Батыршин обомлел. Он приметил на челе боярыни свежий шрам крестом, то самое место, куда он ткнул Распятием! Ведьма та самая! Мстить будет!

— На колени, пёс! Почему стоишь перед барыней?

Простолюдин шмякнулся коленями на пол.

— Пошептать тебе заклинаний, змеюка брехливая, чтобы всё тело твоё покрылось язвами... да гнилыми струпья́ми, ась? Али Сашку-конюха кликнуть, чтобы он щипцами оттяпал язык твой брыдливый?

— Прости меня, Марфа Михайловна, — запричитал холоп. — Только Яков Данилычу не говори, умоляю! Бесы попутали!

— Бесы? — расхохоталась чародейка. — Как же не говорить хозяину, ежели ты дело фамильное предал?

— Матушка, дозволь в конюшню бежать. На лошадь вскочу и поеду к имению Милосельских! Выкраду её и у нас она поживёт. Верую: покуда не успела никому разболтать разговор наш Лукерья!

— Хитрая рожа. Сюда задумал милаху тащить, любиться с ней тут вознамерился?

— Чтобы языком не успела она ни с кем перемолвиться! Затем её хочу выкрасть, Марфа Михайловна.

— Любезная твоя ныне с архангелами беседует. А может и с бесами. По велению старого пса прикончили суку. Ты знал, что она жила срамной полюбовницей при молодом князе?

— Знал...

Лукерья… умерла? Этого не может быть! Господи, нет!

— Час придёт: вместе с толпой направляйся к Детинцу. Нужное там покричи чего. Ужом крутись, Митрий Батыршин!

— Понял всё, Марфа Михайловна...

— Так и быть: прощаю тебя. Но ежели сызнова вздумаешь языком потрепаться, — чародейка сотрясла воздух смарагдовым ожерельем.

— Я — могила теперь, хозяйка.

— Вон ползли, червь.

Митрий засеменил коленями к выходу. Лукерьюшка умерла. Слёзы потекли по золотистым конопушкам. Светик мой ненаглядный, зазноба... Захлопнулась дверь светёлки. Я и в самом деле... могила, — сокрушался убитый горем холоп, — зачем теперь жить-гулевать. Лукерья, краса моя, блядованием попрощался с тобой, как совестно! Батыршин по-прежнему полз коленями прочь из хором. Свет померк, солёная вода замутнила очи и разум. Лукерья Звонкая — какое фамилие чу́дное! Так пташки щебечут в лесной глуши, где зелёные листья огромным покрывалом греют нутро и тело, где ухает поблизости длиннохвостая неясыть: уху-хуху-хуху-хухуху. Шаловливый язычок, влажный и скользкий, как змеёныш