Третий Лад - Родион Создателев

— Погоревал, Никита Васильевич? — осведомился Митрополит. — Поревел зверем, поплакался?

Глава Опричнины поднял на владыку мутные глаза, полные тоски и отчаяния.

— А теперь: волю в руки бери и готовься на царствие заступать.

— Зачем мне... такое царствие?

— Будет сказал, — Митрополит тихонечко стукнул посохом о пол. — Детскими хворями... в младые годы хворать следует. Поигрался, пощупал всласть девок, пора и в мужество обращаться. У тебя, Никита Васильевич, семья благородная, жена-любушка, дочь Родиона Пушкова боярина, двое отпрысков подрастают, наследник Престола имеется. Скипетр и Державу крепкими руками держать надобно.

Митрополит сильнее вдарил посохом по полу.

— Повелеваю тебе! Сей же час выходи из уныния!

Никита Васильевич перевалился на колени.

— Благословляю тебя на славное царствование, — осенил первого опричника знамениями Митрополит, — князь, Никита Васильевич. Хвала новоспечённой монаршей династии Милосельских, аминь!

Глава Опричнины, пошатываясь, встал с колен на ноги.

— Иди к старшинам, — велел Митрополит Всероссийский. — Требуй крестного целования.

Никита Милосельский вышел из горенки. Василий Юрьевич встал с пола, доковылял до стола, сел на резной стул.

— Присаживайся и ты, святой отец.

— Постою.

— Святейший, безобразие случилось нынче в Детинце. Стремянные стрельцы моего холопа на дворе измордовали, каты преподлые. Смердов собственных, окромя себя, никому колотить не дозволю!

— А что, Василий Юрьевич, холоп твой живой али помер?

— Живой, но не здоровый. Рёбра помяли ему служилые черти. Харю расквасили щедро. Лекарь его охаживает.

— Чего делать будешь, отец Милосельский?

— Челобитную пропишу.

— На чьё имя пропишешь? На полуживого Царя?

— Может быть, — растерялся старый князь, — на имя Глеба Куркина, главы Дворцового приказа?

— А ты чего, боярин Милосельский, — громыхнул Митрополит, — с разума совсем съехал али как?

Владыка подобрался ближе к столу, четыре раза вдарив посохом по полу, склонил стан и испепелил хозяина помещения грозным взором.

— Стремянные стрельцы ныне — наша главная опора. Нельзя с ними портить дела! Челобитную свою как пропишешь — сразу в нужник тащи, подтерёшься бумагою. Четыре тысячи червонцами им отвалил, а теперь жалобу делаешь?

— Прости, Святейший владыка, глупость сморозил.

— Господь простит, княже. Вороны вылетели в новгородский поход. А ты надумал со стрельцами пикироваться? Ярыжки твои непутёвые нам тылы прикроют?

Митрополит отступил на шаг назад.

— Будет с тебя. Ответь сейчас: верные люди готовы к науськиванию посадской черни?

— Непременно, владыка. Ожидают команды.

— Ну и хвала Господу, князь.

— Святейший отец, благословил сына… благослови и меня. Духом желаю окрепнуть и разумом просветлеть.

Митрополит и благословил князя.

Часть 5. Глава 4. Поганое наследство

— Гойда!

— Гойда, гойда, гойда!

Мимо посада, по широкой улице вытекал на Тверской тракт жирной чёрной гадюшкой отряд Опричного воинства. По краям дороги гнездился малыми кучками посадский люд, провожая государевых воинов в путь мрачными взорами. Шапками не махали, воздух перстами не осеняли. В руке одного опричника развивался Образ Спасителя, рядом с ним другой боец держал над головой государев стяг — жёлто-чёрное полотнище. В конце процессии колыхались по знойному ветерку опричные прапоры: чёрные, с двумя заострёнными концами, с жёлтой бахромой.

В толпе посадских стоял молодой ремесленник Егорша Кузьмин. Он исподлобья зрел на чёрные кафтаны опричников. Рядом с ним находился его приятель Фадейка.

— А у меня брательник в государевы стражники ушёл служить. Тоже скачут сичас... на север, — вздохнул Фадейка.

— Гойда! — рявкнул проезжающий на вороном коне старшина.

— Гойда, гойда, гойда! — откликнулись рядовые бойцы.

— Гойда будем вам, вороньё окаянное. Дорожки ухабистой да сечи лютой, — цедил сквозь зубы Егорша-ремесленник. — Не подавитесь там пирожком новгородским, козлятушки.

— Не жалуешь вороньё, Егорка? — усмехнулся Фадей.

— Отца моего казнили ни за что, аспиды. Я себе слово дал: за живот родителя — заберу один живот кромешника, вот узришь...

— Тише, чумной, донесут, — нахмурился Фадей.

— Слыхали, православные? — заговорил третий посадский мужик. — На Грачёвке вчерась сказывали: в подмогу новгородцам варяги движутся огромадною силою.

— Коли так... надолго застрянут в северных болотах враны поганые, — поддержал беседу ещё один ремесленник.

— Шайтан с ними, пущай скачут себе. Нам бы калгановское отродье за выи потрогать. Замордовал нас Федька Косой поборами, как жить?

— Бают: у косорылого в хоромах цельная пещера отрыта, размером — с царёв Детинец. Золотишко туды набивает.

— Набить бы ему глотку этими червонцами...

— Набьём, дай времечка...

Скачущий мимо сплетников на сером жеребце опричный старшина услыхал обрывок разговора ремесленников, дёрнул поводьями, съехал в сторону, едва не потревожив туловищем жеребца посадский люд.

— Геть с дороги, болтливые курицы!

— Дороги тебе мало, старшой?

Старшина погрозил нагайкой ремесленникам и поскакал на скакуне далее — к новгородской земле. Егорша склонил хребет, схватил с земли кобылью лепёшку, размахнулся рукой...

— Оставь, — схватил его за предплечье Фадей, — успеется.

Опричные прапоры развивались на знойном ветру двумя вострыми наконечниками, надвигался вечер, на неспокойную новгородскую землю надвигалось Опричное воинство при поддержке дружины государевых стражников.

От Варяжского моря надвигался на Великий Новгород отряд умелых бойцов-варягов, под предводительством князя Рогерда...

На Опричном Дворе остался небольшой отряд в двести сабель, при четверых старшинах, как личная хуардия князя Никиты Милосельского. В здешней темнице томился арестованный глава Аптекарского приказа, о личности которого многие охотники до Престола уже успели позабыть. А боярина, не первый день, как заперли в темницу. Благо кормили и на дыбе не держали, и на том хвала Богу.

Никита Милосельский прибыл в свои владения и вывел на задний двор всех четырёх старшин.

— Полукружком становись!

Старшины исполнили волю начальника. У двоих из них в руках были полыхающие факелы. В злых голубых глазах князя плясали рудожёлтые огонёчки. Одним из старшин с пла́менником в деснице оказался Семён Коптилин, друг юности боярина Лихого. Заматерел воложанский карась Сенька, загрубел кожей на лице, раздобрел телом. Только глаза остались прежние: влажные, округлые, как у молодого телка. На груди: золотистые и малиновые позументы. Возмужал Сенька Коптилин — святая правда.

— Ушло воинство? — спросил князь, обратясь взором к старшине Евлампию Телегину.

— Всё слава Богу, Никита Васильевич, — ответил востроносый и зело жилистый телом Телегин.

— Господь в помощь нашему христолюбивому войску, — осенил себя двумя перстами глава Опричнины.

Старшины перекрестились следом за начальником.

— Царь ноне при смерти. Сеча за Престол разворачивается.