Самый опасный человек Японии - Александр Накул

было что-то совсем невероятное. Я ещё предположил, что он на самом деле — лис-оборотень. Потому что только в этом случае всё рассказанное может быть правдой — хотя насчёт точного количества детей остаются вопросы.

— Ты зорко смотришь.

— Я теперь уже ни в чём не уверен, — произнёс Кимитакэ. — Действительно ли существовали лисы-оборотни? И даже если были — они ещё не вымерли?

— А ты приглядись ещё лучше.

Что-то случилось в бассейне — словно цвет неона начал меняться. В него подмешивалось что-то золотисто-белое — и свет этот шёл от Ёсико.

Кимитакэ почувствовал, что у него кружится голова и даже поправил ледяной пузырь. А когда снова посмотрел в сторону Ёсико — там горел нестерпимо-золотистый свет. Из этого сияния выскочил здоровенный лисий хвост — и звонко ударил по воде.

— Лисы-оборотни существуют, их немало, — произнёс с другой стороны сияния голос Ёсико. — Знаю на собственной шкуре.

Всё закончилось. Снова было только три человека в бассейне, заполненном изумрудным светом.

Отблеск дуговой лампы замер на эмалированной бутылочке. Ёсико нахмурилась и опрокинула её одним махом. И в ту же секунду где-то сбоку, за перегородками, затрезвонил электрический звонок.

— Пора, — сообщила Ёсико. И это было сказано так, что стало ясно — именно к этому всё и шло.

Она поднялась — медленно и степенно, так, что вода бежала по ней, словно складки стеклянной мантии. И вот уже стоит целиком: поджарое, крепкое, розовое от горячей воды. Совсем не такое, какие обычно изображают на картинах... но госпоже Ёсико было без надобности, чтобы кто-то её изображал. Её красота была здесь, в наличии, самодостаточная и непоколебимая, как скала над морем, и была прекрасна сама по себе, не нуждаясь ни в поклонниках, ни в комментаторах.

Кими откинулся на деревянные доски и залюбовался. Вода качнулась, мокрую кожу лизнуло сквозняком. Он попытался опуститься пониже, но ноги упёрлись в стенку.

Да что же это происходит? Надо спросить у Ёсико, но, как назло, она куда-то запропастилась. Кими пошарил рукой, потом ногой, сдался и ещё раз открыл глаза.

* * *

Он лежал на полу, укрытый одеялом. Комнатка была небольшая и неуютная. Причина была в каллиграфическом свитке на стене — надпись получилась слишком изломанной. Тот самый случай, когда каллиграф оказался недостаточно искусным, а заказчик — недостаточно требовательным.

— Юкио-кун, а ты не помнишь, где мы? — спросил Кимитакэ.

— Помню.

— Можешь сказать?

— В Токио.

— Я про комнату. Что это за дом?

— Дом трёхэтажный. — Юкио огляделся, словно исследовал комнату заново. — Подробностей не могу сказать, но я полагаю, что это гостиница. Я заплатил за номер ещё вчера, если что.

— И как мы тут оказались?

— Ты сам нас сюда привёл.

— Я? Как — я?

— Это произошло вчерашней ночью. Трамвай уже не ходил, мы шли пешком. Если ты спрашиваешь об обстоятельствах, мы шли в темноте, потому уже наступил комендантский час, и...

— Подожди! Я ничего не помню.

— Так бывает.

— Мы же ужинали с госпожой Ёсико?

— Совершенно верно. Было так весело!

— А потом мы с ней разговаривали...

— Нет, не так.

— Что не так?

— Мы разговаривали с ней с самого начала ужина, — очень серьёзно напомнил Юкио.

— Да, верно. А потом мы говорили с ней в бассейне... или это уже во сне было? Ладно, не важно.

— Тебя что-то тревожит?

— Мы говорили с ней о снах и лисах-оборотнях… Но теперь я не понимаю, насколько серьёзно должен к этому относиться. Вдруг это только приснилось?

— Я советую брать на заметку всё, что говорит настолько осведомлённый человек, как тётушка Ёсико, — очень серьёзно произнёс Юкио. — Даже если она делает это в шутку или во сне. У неё свои способы сообщать своё мнение.

Часть 2. У повешенного монаха

Часть 2. У повешенного монаха

8. Виконт Симпэй Гото

Барочно-пёстрое красное здание вокзала строили во время увлечения европейской архитектурой из каталогов и иллюстраций к французским романам. Само здание было в форме импровизированной звезды, поднимались башенки с круглыми окнами и шпилями. Посередине, повторяя идею Флорентийского собора, вздымалась самая высокая, восьмигранная, увенчанная куполом.

Внутри всё уже было не так торжественно. Очень людно, все кричат, повсюду чемоданы, корзинки, баулы. Казалось, весь город куда-то переезжает.

А с платформ смердело дымом от паровозов.

Юкио отправился разыскивать остальной класс, а Кимитакэ прислонился спиной к железной колонне и начал изучать пахучую утреннюю газету. Надо было узнать для порядка, как много они пропустили.

В газете внезапно обнаружилась статья за подписью генерала армии Маньчжоу-Го, принцессы Кавасимы Ёсико. Конечно, Кимитакэ был в курсе, что она сейчас в Токио, и даже удостоверился в этом на собственной шкуре. Но всё равно не ожидал увидеть в газете статью с её подписью.

Статья была посвящена вопросам геополитики и написана на редкость косноязычно. Как будто взяли текст на классическом литературном китайском и добавили в него значки японской грамматики:

«Я не могу не удивляться, почему Маньчжоу-Го не пригласит угнетённых китайских монголов сделаться членами нового государства?

Маньчжоу-Го, как об этом совершенно ясно указано в “декларации об усыновлении государства”, является родиной пяти дальневосточных народностей: китайцев, маньчжур, монголов, японцев и корейцев. Китай — вопрос особый, но Внешняя Монголия и Чахар во чтобы то ни стало должны быть включены в состав нового государства.

Достойна слез для сторонников “имперского пути” непредусмотрительная установка: “Монголы Хинганской провинции и Жэхэ, идите к нам! Народ Внешней Монголии, поступай как хочешь!”

Маньчжоу-Го, чтобы стать “вечным источником света Восточной Азии”, как это сказано в ее “декларации об установлении государства”, должна включить в свой состав Внешнюю Монголию, как бы тому ни противодействовала Россия.

Я не могу не молиться (не только из соображений стратегических, но и с точки зрения целесообразности) о том, чтобы присоединение Внешней Монголии к Маньчжоу-Го состоялось как можно скорее».

«Там, в бассейне, она разговаривала куда понятней», — подумал Кимитакэ. И от этого воспоминания на душе у юного каллиграфа стало светло.

Конечно, в этом рассуждении было куда меньше сияющего безумия, чем в восторженной писанине профессора Окавы Сюмэя. И уже потому казалось, что описанные тут проекты могут и взять в разработку. Хотя, если задуматься, —