Третий Лад - Родион Создателев

землю отмерено Господом, а оно вишь как... Никитушка, — еле слышным голосом держал речь перед внуком князь Юрий. — У меня для тебя послание заготовлено — отец передаст. Скоро возьмёшь... Оприч войско... Царь утвердит.

Никита кивнул головой в согласии.

— В моей цидулке узнаешь все тонкости... по управе Опричниной.

— Спаси тебя Бог, дед родный.

— Пустые заботы, князь молодой. Уже не спасёт.

Рядом стоял Василий Юрьевич и утирал пальцем струйку солёной слезы, что ручейком побежала по мясистой щеке.

— Почитай отца Василия. Не забывай, Никита, ты есть — наследник нашей фамилии, наипервейшая знать на святой Руси. Выше нас — только ястребы в небе парят... Твори живее мальца... не тяни.

— Настасья давно брюхатая, — моргая влажными голубыми очами, ответил Никита Васильевич. — Верую я: парень там затаился, шибко в пузо колотит ногой матери.

— Слушайся во всём Митрополита Святейшего. Мы с ним — с юных лет друзьяки. Он есть — зело мудрый человечище, глыба каменная…

Никита Васильевич кивнул в ответ русой головой.

— Прощай, Никитушка, храни тебя Бог…

В дверь горницы тихонечко постучали. Василий Юрьевич метнулся туда и дёрнул на себя серебряную ручку.

— Митрополит Всероссийский прибыл, — шёпотом доложил холоп.

— Веди живее, ну! — зашипел князь Василий.

— Прощай, сын... — еле слышно прошелестел языком бывший глава Опричнины и закрыл глаза.

В шальную ночь на Ивана Купала, потомок великого Рориха, князь Юрий Васильевич Милосельский, отдал Господу душу.

Глава 8. Ночь на Ивана Купала

Дело шло к полуночи. На опушке леса у небольшого костра стояла группа опричников. Перед молодыми бойцами держал речь старшина Иван Селиванов: молодой ещё мущина с аккуратной русой бородкой, лукавой физиономией, с лихо закрученными усами и с факелом в руке.

— Разбредайтеся и ныряйте в лес парами. Все окрестности надобно прочесать. К речке ходите, здесь они где-то балуют, недалече. Кто узрит окаянных — живо обратно. Да сами не заплутайте в чащобе, шлы́нды.

— А лучины хотя бы возьмём, Иван Лексеич? — задал вопрос боец Голенищин. — Темень стоит, как нам впотьмах по лесу бродить?

— Нельзя, парень. Не то окаянные вас резво приметят и скроются. Как в чащобу войдёте, на наш костёр оглядывайтесь — то примета вам. Вскоре я его разведу поболе. Да не пужайтесь, угла́ны, чего приуныли? Речка совсем недалече, коли в трезвом уме и памяти — не заплутаете. Туда — река, обратно — дорога, — размахался рукой начальник, — месяц на небесах вам в подмогу к тому же.

Полотно, где плыл шальной лес, который не спал...

В группе молодых воинов стоял Яков Данилович Лихой, как ладья свежеструганная без кормчего, с руками-вёслами. Он с любопытством покосился на тёмные заросли леса. Нет, это не лес. Это какая-то су́водь...

— После разведки все сюды возвертайтеся, — продолжал держать речь старшина Селиванов. — Должно кто обнаружит уже охальников и гуртом их вязать поспешим. Потом дружина стражников ещё подойдёт с монахами-братьями на подмогу нам. С Богом, государевы воины.

Опричники разбрелись змейкой вдоль извилистой лесной полосы. Многие бойцы перекрестились, почти все горестно вздохнули. Служивые разгребали руками колючие ветви и, согнувшись в две-три погибели, парочками вплывали в недобрую темноту, в иное пространство...

Яков Лихой топал сквозь чащобу с дружком Сенькой Коптилиным. Воложанский земляк явно страшился дремучих зарослей и без роздыха болтал, словно опасался того, что ежели он смолкнет — Яшка в момент растает в темени сизым дымком...

— Ветки проклятые, как они притомили, у-у-х ты, корявая, — звонко хрустнул сушняком в руке Коптилин. — Яша, слышь чего. Славный ныне обед давали, правда же? Давненько я столечко каши из сорочинского пшена не вкушал... да ещё мясцо-о-м сдобрили, да на коровьем масле. Вкуснотища была. Правда, Яков Данилыч?

— Правда, Сенька.

Ночной лес вогнал Якова в особенное состояние души: тут имелась и беспокойство, и ощущение чего-то торжественного... высокого, а в нутре заострённой рогатиной колол сердце какой-то проныра-забавник. Сенькина трескотня утомила. Разум тревожился: “Скоро придётся силой вязать крестьянских парней и девок, которые не сделали мне ничего дурного. Шалопуты потешаются в удовольствие, а я должон их ловить…”

Ревнители благочестия выбрались из чащи на маленькую полянку. Сенька Коптилин схватился вдруг за живот.

— Яшка, брюхо скрутило — оказия. Сорочинское пшено с мясцом взбунтова-а-лись — мне бы облегчиться.

— Ступай в лес, сыщи травы.

— Ты погоди меня, дру-у-же. Не ходи далече.

— Тут я.

Сенька, охая, заковылял в обратную сторону и нырнул в чащобу...

— Жди меня, Яшк! — раздался выкрик.

Яков Лихой прошёл пару шагов вперёд и уселся мягким местом на бугристый пенёк. Кромешнику стало не по себе. В одиночестве гулять по ночному лесу — скверное занятие.

— Тут такой выворотень — страсть! — раздался из дебрей глухой голос Коптилина. — Слышишь меня, дру-у-же?

Яков задрал голову: на тёмно-фиалковом полотне торчал круглый белесый месяц и искрился диамантовым свечением... Лихой отчётливо увидел, как неподалёку от месяца мелькнул хвост белоснежной звезды-комиды. Принебесное тело пролетело по дуге и растворилось в тёмно-фиалковой пучине. Гулко застенала ночная птица. Выпь?

Внезапно, Лихой учуял человеческие голоса... “Почудилось? Да нет — идёт кто-то... Наши ребята топают?” Воложанский дворянин услыхал скрип веток, хохоток, а далее, как будто визгнула девка.

Яков Данилович разглядел тусклые всполохи огоньков в чащобе. В сердце некто шаловливый звонко ударил в набат. Опричник, забыв обо всём на свете, отбежал к деревьям и схоронился за широким стволом. На опушку выбежала чёртова дюжина крестьян, парни и девки, повесы, с факелочками-лучинами. Девушки были наряжены в соро́чицы, парни — в исподнее бельё. А двое охальников и вовсе бежали в одних штанах. Шайка-лейка, весело гомоня, миновала опушку и скрылась в дебрях...

Яков Лихой выбрался из-за широкого ствола и пустился в погоню за весёлой толпой... Заросли заканчивались — впереди маячил тусклый просвет. Соглядатай замер у крайнего куста и высунул нос из ветвей — разведать обстановку.

Перед взором опричника открылась пречудная картина. По тёмной поверхности небольшой реки, еле покачиваясь, лебедями плыли венки с зажжёнными в них свечками. По колено в воде стояли парни и девки в исподнем белье и омывали лица с великим благоговением. Все молодцы были с оголёнными по пояс телами. Подрагивающая зыбью вода реки волновалась причудливыми бликами света... На берегу пылал костёр рудожёлтыми столпами. Через жа́рник то поодиночке, то парочками, сигали друг за другом развесёлые крестьянские дети. Остальные гуляки кружились