Нечисть. Ведун - Tony Sart

покрывала, из которых выпала взятая и спеленутая мной с вечера приманка. Кукла мягко упала на доски пола, застыла, глядя безразличными угольками нарисованных глазок на лунный след.

– Кук-ла! – бесновалась крикса, мотая страшной головой. – Кук-ла!

И вдруг застыла. Замерла.

Глядя прямо на меня.

Почуяла. Теперь я вошел в ее «кружение» и стал его частью.

Я медленно встал и сделал шаг вперед.

Мы стояли друг напротив друга по разные стороны пустой кровати.

Первая часть обряда сработала прекрасно: удалось обмануть криксу, подманив ее запахом ребенка. Долго сооружал я куклу, прилаживал к ней волосы, кутал в родные вещи. Как были правы Ведающие: полуночница не особо может распознать дитя, влекомая лишь запахом родства. А наговор лишь усилил обманное ощущение.

И теперь предстояло самое сложное – убедить криксу.

Я знал, что в любой момент могу изгнать нечисть, заперев ей путь, – к этому я подготовился: под рубахой грели мягким теплом обереги, а за отворотом рукава, намотанная на руку, таилась заговоренная и омоченная в меду игла. Но это было на крайний случай. Потому что днем, пока перелистывал тертые страницы пергаментов, я поймал себя на простой и четкой мысли, что не прощу себе никогда, если хотя бы не попробую вернуть малютку Дару.

Я не знал, чего ожидать от жуткой криксы, одолевал страх, но был обязан попытаться! Если что пойдет не так – сразу втыкаю заговоренный гребень в изголовье кроватки, закрывая все.

Отмахнулся от настырного голоса наставника Стояна, забубнившего в голове: «Помнить должен каждый ведун – всех спасти нельзя! Не уяснишь это – сам себя поедом съешь, сгоришь в метаниях!»

Положил руку на край кроватки, глянул прямо в глазки криксы.

– Ошиблась ты! – Голос мой был тверд, хотя меня изрядно потряхивало. – Нет тебе здесь до́стали!

Полуночница продолжала поедать меня взглядом, жамкала полной гнилых зубов пастью. Высунула черный язык, провела по сухим остаткам губ.

– П-плохая! – уверенно заскрипела она. – С-слово с-сказан-но!

Нечисть шла на диалог, она понимала меня. Хотя и крыть ее довод мне было нечем. Я еще днем прикидывал варианты, как можно перебаять полуночницу. Ведь, по сути, она была абсолютно в своем праве, и это я сейчас влезал в чужое «кружение», в чужой обряд. Хотя по-хорошему мне следовало лишь поставить князя с княгиней перед фактом и оградить остальных детей. Но нет! Значит, будем выкручиваться.

– Отдай младшую! – рубанул я.

– П-плохая! – не слушая меня, повторяла крикса. – В-всех сб-берегу!

– Отдай!

– П-плохая!

– Отдай младшую!

– В-всех! П-плохая!

– Что хочешь?

Слова сами собой сорвались с моих уст. Нет, договариваться с нечистью о чем-то – дело для ведуна обыденное, часто в мире и уговоре бытуем мы с Небылью. Но чтобы попробовать поладить с нежитью, с порождениями, искаженными смертью? О том я не помышлял и даже не знал, возможно ли такое.

Полуночница замерла, перестала нудно скрипеть. Зыркнула бегло в сторону забытой всеми колыбельки. Едва заметно.

Я тоже не удержался, перевел взгляд.

С минуту ничего не происходило, но вдруг за край колыбельки уцепились темные тонкие пальчики. Дернулись, перебирая. И через мгновение из-под простынок вынырнуло маленькое деревянное тельце. Шустро пронеслось через комнату, бодро вскарабкалось к подножью кровати, уселось, свесив сучковатые ножки в ложе. Стало зыркать единственным многозрачковым глазищем то на меня, то на молчавшую криксу.

И потом затараторило.

Я не смог понять ничего, но страшное поленце что-то усердно втолковывало полуночнице, иногда тыча в мою сторону лапкой. После продолжительной речи полено повернулось ко мне и вдруг заговорило понятным языком:

– Хороший ты. – Голосишко у бревна был насмешливый, глумливый. – Нужный. Полезный! Хоть и ведун. Прав, прав.

Он вскочил, с ломким скрипом рассохшегося дерева потянулся. Крикса все это время парила напротив, глядя на мелкую нечисть. Даже бормотать перестала.

– Жалко, – между тем продолжало тараторить бревно, поводя лапками. – Жалко отдавать. Девочка хорошая. А мы в своем праве. Но! Хороший ты. Нужный!

Он посмотрел на криксу, хихикнул.

– Хоть и ведун!

Слушая непонятные размышления чудовищного полена, я никак не мог собраться с мыслями. Какой нужный? О чем помышляет эта деревяшка? Получается, что он принимает решения? Дурость какая-то.

Бревно, видимо, угадав мое смущение, шлепнуло себя по куску коры, служившему лбом.

– Да, непонятно! Полуночница, с ней не договоришься. Она одержима. У нее есть проклятье, она за ним идет, оберегать ребенка. Спасти. Ты не договоришься. Я договорюсь! Почему? Потому что ты нужный! Сам сказал: «Что хочешь?»

Он подпрыгнул ближе ко мне, зеленоватый глазище зыркнул в упор влажными зрачками.

– Сам сказал, ведун! Идет? Идет? Что хочу. Я сам найду, с тебя взыщу. Что хочу. Идет? А с ней я договорюсь.

И он кивнул на продолжавшую парить, словно в дреме, криксу.

Эта сумбурная, сбивчивая речь полена отдавала чем-то плохим, непонятным, но у меня сейчас появилась робкая надежда на спасение ребенка. Уговор с нечистью, взыскать с меня «что хочешь»? Я прикинул, что взять с меня можно лишь жизнь. А что моя собственная жизнь взамен жизни невинного младенца, маленькой девочки, спрятанной неизвестно в каких тайниках Небыли? А не для того ли меня и готовили, чтобы помогать миру? Даже ценой собственной жизни.

Я шумно сглотнул, выдавил из себя:

– Ты… вы возвращаете целой и невредимой девочку Дару, оставляете в покое остальное потомство князя. Уговор?

Полено хитро прищурилось, скрипнуло корой, ударило лапкой-сучком о бортик кровати.

– Уговор, ведун! Помни: слово дал!

Он метнулся к криксе, что-то пробормотал, и та послушно молча поплыла в темный угол. Откуда не так давно внезапно появилась.

Полено чуток посидело на краю кровати, после шустро спрыгнуло и засеменило, перебирая веточками, как паук, следом за полуночницей. Уже почти растворившись во мраке, крикнуло:

– Помни, ведун!

И комната окончательно опустела.

Я остался стоять, силясь понять, осмыслить все произошедшее. Не хотелось думать, что же такое могут затребовать нечистые, взамен расставшись со своей законной жертвой. Ощущение, что я только что ввязался в какую-то мерзость, было полным. Но все мои мысли улетучились, когда вдруг в колыбельке у окна я услыхал легкое шебуршание.

На ватных ногах осторожно я подошел к окну. Заглянул в белые, озаренные лунным светом простыни.

Среди разметанных пеленок лежала маленькая хорошенькая девочка.

Хлопала длиннющими ресницами, тихо агукала и пыталась поймать ртом пальчик левой ноги.

Дара.

Оставаться на празднование я наотрез отказался. Несмотря на уговоры не помнящих себя от счастья Межемира и Драги. Уж князь грозился и обидеться, но я был непреклонен.

Когда я вошел в тронную залу с уже начинающей засыпать малюткой на руках, началось нечто невообразимое. Крики, слезы. Через полчаса не