Грустная история Васи Собакина - Игорь Сергеевич Градов

как известно, и заказывает музыку. А художников с понятиями «чего изволите», всегда хватает… У меня же свои трудности в жизни - нужно еще Верочку до дома провожать (денег на такси уже не осталось).

- Разрешите! – я постарался протиснуться мимо Петра Федоровича и получить одежду из рук гардеробщика.

- Нет, ты погоди, - преградил он мне дорогу, - ты вот скажи: почему не захотел мне этих, как бишь…

- Наяд, - подсказал верный Миша.

- Вот-вот, этих самых наяд в сортир поставить, а? И почему вообще отказался от работы? Побрезговал мною, что ли?

Петр Федорович придвинулся вплотную и обдал перегаром. Я невольно отодвинулся и вжался спиной в стенку.

- Ведь все равно вышло по-моему! – гордо заявил бывший заказчик. – Делов-то - не один, так другой сделает, вас, художников, много – только свистни! И каждый за денежку рад постараться. Захотел бы – мне и унитаз вручную расписали, под Палех… А ты вот лох – без «зелени» остался. Ты без бабок, а я - с бабами, с наядами голыми, сиськастыми!

И Петр Федорович заржал, довольный своей тупой шуткой. При этом он напирал на меня своим необъятным, колышущимся животом и вжимал  стенку.

- Это не мои наяды, а ваши, - возразил я, - и вообще – дайте пройти!

- Нет, ты слышишь, Миша, - повернулся Петр Федорович к своему помощнику, - он не хочет со мной разговаривать, брезгует, видимо. А сам-то кто? Сопля на палочке!

Миша тоненько захихикал, выражая полное согласие с мнением босса. Тут что-то у меня в голове щелкнуло, замкнуло, и я потерял контроль над собой. А заодно – и над всей ситуацией в целом.

- Слушай, ты, бочка с дерьмом, - выдал я, глядя прямо в глаза Петру Федоровичу, - мы с тобой водку на брудершафт не пили, а потому изволь обращаться ко мне на «вы». И вообще – трахайся со своими бабами в своем сортире, а ко мне не лезь!

- Вы что! Да как вы сметете в таком тоне разговаривать с Петром Федоровичем! – взвился вертлявый помощник. – Да вы знаете, кто он?

- Начхать мне с высокой колокольни, кто он такой, - отрезал я, - хоть сам папа Римский. Но разговаривать с собой в таком тоне я не позволю! А ты, жополиз, заткнись и не пахни, не то скоро будешь сам наяду в сортире изображать!

Помощник сдавленно пискнул и спрятался за широкую спину хозяина. Петр Федорович недоуменно вылупился на меня, не зная, что сказать. Меня между тем несло:

- Ну, что вылупился, боров недорезанный? Думаешь, раз денег много, так всех и купил? Фиг тебе с маслом!

С этими словами я поднес к его жирной физиономии известную фигуру из трех пальцев. До Петра Федоровича наконец дошло, что его оскорбляют, и он начал наливаться краской.

- Что, язык проглотил? - не унимался я. - Это тебе не с пацанами на стрелке базарить, здесь культурные люди разговаривают. И вообще - пошел вон, урод, мне одеться надо.

С этими словами я решительно оттолкнул его и повернулся к гардеробщику за одеждой.

- Ах ты, гнида! – взревел раненым буйволом Петр Федорович. – Да я тебя!

С этими словами он бросился вперед, намереваясь размазать меня по стенке. Или просто покалечить… Что с его весом и пудовыми кулаками было, прямо скажем, несложно. Мое положение стало весьма угрожающим…

Первое правило Конфуция гласит: если на вас несется туша под центнер живого веса, с выпученными глазами и орущим ртом, никогда не стойте у нее на пути. Уступите дорогу – пусть пролетит мимо.

Так я поступил: шагнул в сторону, освобождая путь, и еще для придания ускорения врезал Петру Федоровичу ногой под зад. Тот со свистом пролетел мимо и вмазался мордой в стенку. Кирпичная кладка выдержала.

Удар был силен, даже стекла в окнах задрожали, но Петр Федорович почти не пострадал – если не считать разбитого носа. Закапала кровь… Но мой противник быстро пришел в себя и вновь ринулся в атаку. Отступать уже было некуда, и я принял бой. Мы сцепились, как два бульдога, и покатились по полу. Завизжали какие-то женщины, зазвенели разбитые зеркала…

Петр Федорович был намного крупнее и тяжелее меня, поэтому стремился прижать к полу и добить своими огромными кулачищами. Я же, пользуясь преимуществом худощавой фигуры, старался ускользнуть из-под него и оказаться сверху. Несколько раз он довольно болезненно попал мне по физиономии, я в свою очередь ответил серией ударов по почкам и печени… Правда, без особого результата – там жира было столько, что не пробьешь.

Наконец мне удалось захватить главенствующие высоты – временно оседлать Петра Федоровича. Пользуясь преимуществом, я начал что есть силы молотить по его сальной, противной физиономии, приговаривая:

- Это! Тебе! За! Венеру! Милосскую! И! За! Наяд! Тоже!

Тут же рядом возникла полиция – ее вызвал бдительный швейцар. Стражи порядка стащили меня с Петра Федоровича, усадили на стул и даже дали кукую-то тряпку, чтобы вытереть кровь с разбитого лица. Возле меня хлопотала Верочка – пыталась приложить мокрый платок к быстро заплывающему глазу.

Петр Федорович, надо сказать, выглядел намного лучше – кроме разорванной рубашки и слегка испачканной кровью костюма, существенных потерь он не понес.

- Так-с, граждане, проедемте в отделение для выяснения обстоятельств драки, - заявил молоденький сержантик, подходя к нам с Верочкой. – И вы, гражданин, тоже, как потерпевший, - обратился он к моему противнику.

- Кто, я? – безмерно удивился Петр Федорович. - Чтобы я – и как потерпевший? Ты, сержант, чего-то путаешь, я терпилой никогда не был и быть не собираюсь. Ну-ка, Миша, поговори с человеком…

Помощник аккуратно взял сержантика под локоток, отвел в угол и что-то жарко зашептал на ухо. Затем ловко извлек из кармана несколько купюр и сунул стражу порядка в ладонь. Деньги тут же исчезли, а заметно повеселевший сержантик вновь повернулся к нам с Верочкой:

- Ладно, все улажено. Потерпевший... (Петр Федорович недовольно хмыкнул) …в общем, этот гражданин к вам претензий не имеет. Вы будете снимать побои и писать заявление?

Я отрицательно помотал головой. Только мне этого не хватало - провести полночи в отделении, а потом неизвестно как добираться домой.

- Отличненько, - еще больше обрадовался сержантик, - заявления нет, значит, и дела нет. Все свободны!

- Минуточку, - возле нас неожиданно материализовался директор кафе, – а кто за разгром