Явье сердце, навья душа - Марго Арнелл

В Нави Баюн стал на редкость болтлив. Он был словно слепой, что прозрел божьей волей и теперь спешил поделиться со всеми любой увиденной мелочью. Он рассказывал Яснораде обо всех деревьях, что они встречали, обо всех ягодах, которые клали в рот. И если поначалу она ловила каждое слово, то вскоре голова распухла от втиснутых в нее знаний и грозила расколоться, будто брошенный наземь переспелый плод.

— Дай передышку, — взмолилась наконец Яснорада.

Баюн обиженно замолчал.

Ночевали они на расстеленном толстом одеяле. Из нагретой солнцем земли понемногу уходило тепло, а в Баюне, что приткнулся к ее боку, оно жило постоянно. О кота Яснорада и грелась, уткнувшись носом в мягкую шерсть. И снова чувствовала то странное, что не могла завернуть в обертку из слов. Но что изменилось?

И вдруг она поняла: «Обереги Ягой». Те, что были сброшены с запястий и пальцев на пол подземелья. Те, что скрывали живую сущность Яснорады от взглядов Мораны, Кащея и невест Полоза. Обереги накрывали ее, словно вуаль — невесту, пеленой энергии пустой, мертвой. И без них Яснорада была что тот слепой, нежданно прозревший.

Она не вела счет минувшим часам, но подошва ее сапожек протиралась все больше, а лес все тянулся вдаль.

Яснорада снова попросила о привале — слабое, живое человеческое тело просило отдыха, воды и пищи. Ягая прошагала бы сотни верст без передышки и не устала бы. При мысли о Ягой заныло сердце. Как она там? Все еще встречает и провожает гостей? Думает ли о ней, вспоминает? Позади остался странный, неродной Яснораде, но… дом. Впереди темным пологом раскинулась неизвестность.

Яснорада присела в корнях огромного дерева, развернула скатерть-самобранку.

— Дуб это, — со странным теплом промолвил Баюн.

Знала Яснорада, что кошки Яви часто взбираются на деревья, но представить Баюна на дубовых ветвях не смогла. Да под ним самая толстая ветка обломится!

Баюн, размышляя о чем-то своем, опустился на задние лапы. Голова его оказалась на уровне росшего рядом куста, а сам этот куст доходил Яснораде почти до бедер. И когда Баюн так вымахать успел? Она вспомнила, как несла кота через Калинов мост. Сейчас не смогла бы пронести его и несколько саженей. Да и на руки едва ли подняла.

Кошачьи уши подергивались, будто в такт мелодии, которую слышал лишь он один.

— Голоса? — догадалась Яснорада.

Баюн кивнул с прикрытыми глазам.

— Тихие, напевные.

— И о чем поют?

— О девушке, что вышла из царства мертвого на окраину царства живого. — Баюн распахнул глаза с яркими золотыми зрачками. — Это же ты!

— Я, — ошеломленная, подтвердила Яснорада. — А можешь расслышать что-то еще?

Она не знала, кто шепчет на ухо Баюну и почему для нее самой остается невидим. Но если этот кто-то хоть немного знает о ней…

Кот сидел, зажмурившись, десятки ударов сердца. Потом сказал сокрушенно:

— Сотни голосов. Сотни историй. Но твоей среди них нет.

— Ничего, — прошептала Яснорада, проталкивая звуки через комок, снова появившийся в горле. — Ничего.

***

Когда рассвет пробился сквозь переплетения листьев, что изумрудным пологом склонились над их головами, Яснорада еще дремала. Разбудил ее странный звук, что с каждым разом становился все громче и настойчивее.

Кто-то ломился сквозь частокол деревьев. Хрустели ветви, сотрясалась земля, заражая ее своей дрожью.

— Кто это? — вскочив на ноги, вскрикнула Яснорада.

— Лесовик, — прошептал Баюн. И тут же: — Леший.

— К-кто он такой?

— Дух лесного простора он, истинный хозяин леса. Приглянешься ему — из леса выведет; если заблудишься, насыплет полные карманы ягод и грибов. Разозлишь — за ноги утащит и в лесную чащу с собой заберет. И будет бежать так быстро, что ступни твои изрежутся о верхушки берез и сосен. Всем в лесу он заведует. Волков он пасет, как мы — коз и коров.

— Баюн? — испуганно позвала Яснорада.

А кот все продолжал вещать каким-то стеклянным голосом — не мертвым, но и не живым.

— Видишь лес чистый — добрый там леший. А в дремучем, темном лесу, где земля чавкает под ногами, леший злой или вовсе упокоенный. Мертвый. В дуплах живет он, в старых корягах, но путь к нему лучше не ищи — заплутаешь. Затонешь навеки в болотной топи.

Баюн будто был… как же люди Яви это называют? В трансе. Произносил своим голосом чужие слова. Те слова, что ему нашептали.

Паника накрыла с головой, швырнула в черный омут. Яснорада не знала, чего боится больше — лешего или того, что Баюн, затерявшись среди бестелесных голосов, к ней уже не вернется. Он — последнее, что осталось у нее от прошлой жизни. Но прежде всего, он — друг.

— Баюн, пожалуйста, — дрожащим голосом попросила Яснорада.

Он услышал, отозвался — вскинул голову и заглянул в ее глаза.

— Прости, Яснорадушка… — Кот вздохнул. — Шепчут, что бежать от Лесовика нет толка.

— И что же делать?

— Идти дальше. И надеяться, что и он уйдет.

Сердце билось часто-часто, ноги ослабели, но Яснорада заставила себя подобрать с земли котомку и идти. Солнце уже венчало небо, затаившись в самой его сердцевине, как Яснорада вспомнила: у дуба, под которым они заночевали, она оставила собранные ягоды и грибы. Не успела расстроиться даже — тут же их увидела. Прямо под знакомым дубом.

Она сглотнула, подошла поближе. Земля примятая, кое-где виднелась кошачья шерсть.

— Леший проказничает. Следы наши путает, по кругу водит, — вздохнул Баюн.

— Что нам делать? — в очередной раз спросила Яснорада.

И хотела бы стать ему полезной, но здесь, в чужой Нави, ощущала себя младенцем, который только-только открыл глаза.

Кот посидел, зажмурившись — к голосам, что вились вокруг невидимыми вихрями, прислушивался.

— Идти, говорят. Упрямиться и идти.

Яснорада медленно кивнула. Упрямиться — это по ней.

Страх не ушел, но будто притих, притаился. Неизвестность страшит куда больше тревожной правды. Пусть Яснорада не знала, чего ожидать от Лешего, сейчас задача перед ней стояла вполне понятная. И они направились вперед.

Солнце начало клониться к закату, а к старому дубу они так и не вышли. Дышать стало чуть легче, да и тяжелая поступь землю сотрясать перестала. Быть может, ловушку Лесовика они миновали? Может, упорством своим приглянулись ему?

Так думала она, пока земля под ногами не стала топкой