Хозяин теней. 3 - Екатерина Насута

твой отец, пусть и талантливым был, но вот от дел мирских далёким. Смешно сказать, чтоб при своём артефакторе переделку в мастерских заказывали.

Варфоломей фыркнул.

А я что. Иду. Держусь рученькой за горло и слушаю со всем вниманием.

— Скучно ему, видите ли, со всякой ерундой возиться. А что переделанные, эти винтовки в артели уйдут, что многие жизни спасти могут, так это мелочи…

Чуется, папеньку моего Варфоломей недолюбливал.

— Если защиту поместья он кое-как правил, то вот с остальным прямо сказал. Недосуг ему. У него исследования. И если он со всякой ерундою возиться станет, то на по-настоящему важные дела времени не останется. И где, спрашивается?

А вот теперь он не сдерживал злость. Такую… хорошую. Крепкую. И главное, теперь я ему верил.

— Так вот… я звонил в поместье. Ерунда какая-то приключилась. Ткани не те пришли. Или не то количество? Хотел уточнить, брать или нет. В общем… а трубку не снимают. Такого никогда не было, чтобы не отвечали. Сперва решил, что линия оборвалась, не особо встревожился. Охрана же… гвардии было раза в четыре больше. Опытные люди. Да и сами Громовы вполне себе бойцы… такие бойцы, что не всякому дарнику по зубам. А уж когда вместе, то и…

Лилиями пахнет.

Грёбаные цветы. От этого запаха прямо волосы на затылке шевелятся. И дыхание перехватывает.

— Но поехал. А тут вот… мёртвый дом. Я издали почуял, что мёртвый. Людей, которые со мной, развернул. Отправил за Синодниками. Сам…

Не побоялся влезть?

— Птицы лежали на дорожке. Много-много. Мелкие чёрные трупики… ты и вправду хочешь услышать это, мальчик?

— Да.

— А увидеть? — Варфоломей останавливается. — Хочешь это увидеть?

И губы сами собой шевелятся:

— Да.

Глава 13

«В салоне княгини Н. состоялся сеанс спиритизма с участием известного медиума и столовращателя Пыхоцкого, одного из учеников великого Дэвида Юма. Нам стало известно, что призванный Пыхоцким дух сперва поднял стол на высоту в полуаршина над полом, затем прикоснулся к руке самой княгини. По словам присутствовавшей на сеансе дамы, чьё имя мы оставим в тайне, и она ощутила ледяное дыхание потустороннего. Дух отвечал на многие вопросы, но, когда сие надоело, принялся хохотать и выкрикивать скабрезности, а затем и вовсе стал щипать присутствующих дам за неудобные места»

«Светский вестник»

Варфоломей оглянулся и, потянувшись к ближайшей двери, сказал:

— Сюда давай.

Здесь воздух тяжёлый и затхлый, как оно бывает в помещениях, что пустовали долгое время. Окно мутное, затянутое пылью, и свет вязнет в этой пыли. Её здесь много. В комнату явно давно не заглядывали. И я понимаю причину: лилиями смердит так, что нос чешется.

— Здесь редко убирают. Слуги боятся сюда заглядывать, — Варфоломей тоже останавливается на пороге и даже кажется, что вот сейчас он отступит, не решится войти. Но нет. Не отступает. И входит.

Убрали.

И мебель укрыли тканью. Та успела пожелтеть, пошла какими-то пятнами. Ковёр вот скатали, и на пыльном тёмном полу остаются наши следы.

— Сядь. Это неприятно, — он, кажется, начал сомневаться.

— Как ты это сделаешь?

— Если б сам знал. Потом… после… появилась способность. Главное, языком не трепли.

Мог бы и не упоминать.

— И не сопротивляйся.

А вот это так себе затея. В последний миг мелькает мысль, что пускать менталиста в мозги — не очень удачная идея. Да что там…

Но сила наваливается.

И я слышу звон.

Тонкий нервный звук. Будто где-то рядом, над ухом, трясут связку хрустальных колокольчиков. И главное, звук такой навязчивый. Он пробивается прямо в мозг, под черепушку, причиняя физическую боль.

А потом боль уходит.

И я вижу дорогу.

А ещё птиц. Точнее я не сразу понимаю, что это именно птицы. Так, чёрные пятна россыпью. Большие и маленькие. Как капли чернил на тетрадном листе.

Но это птицы.

Просто покрытые чёрной слизью. И сердце ускоряется. Я ещё не понимаю, что произошло, но знаю — плохое. Очень-очень плохое.

И тянет сорваться на бег, но… нет.

— В город, — я вскидываю руку и те, кто идут за мной, останавливаются. — К машинам и в город. Везите синодников. Дарников. Всех. Кордоны выставляйте.

Каждое слово даётся с трудом.

И те, кто сзади, не сразу подчиняются. Они тоже понимают, что что-то случилось.

— Может… — Степан мнётся.

— В город.

Голос мой звучит ровно и сухо. И они подчиняются. Я слышу, как громко и даже чересчур — в этой тиши каждый звук режет ухо — гремит мотор. Машины уходят.

Я остаюсь. Иду.

Я стараюсь не наступать на треклятых птиц, но как же их много. А у ступеней вытянулась в судороге Лапта. Старая борзая скалилась, и зубы её выделялись на фоне черноты, крупные, желтоватые.

Яркие.

Дальше.

Дверь распахнута. Она закрылась бы, но тело не позволяет. Человека не узнать. Хотя… такие ботинки только у Михея и были.

В доме же воняет. У тварей совершенно особый запах. Его мало кто чует, но вот мне не повезло. Я и на той стороне от вони этой мучился, то ли перекисшие огурцы, то ли болото, то ли отхожая яма. Главное что всегда вонь. И чем тварь опасней, тем сильнее воняет.

Дом пропитался этой вонью.

Шаг.

И снова тело.

Ещё одно. Столовая. Тварь застала врасплох. Люди не успели разбежаться. Наверное, они и не поняли-то, что произошло. Женщина склонилась над полем для игры. Фишки, кубики.

Я поднял тот, который закатился под стол, стараясь не смотреть на детей.

Не смотреть бы вовсе. Нельзя.

Не так учили.

Тихий шелест за спиной заставляет обернуться.

Но…

Никого.

Нет никого. Может, сквозняк? Дом выстыл, из-за двери и не только… дальше. Я уже знаю, что искать бесполезно, но не искать не могу. Поэтому иду.

Шаг за…

Шаг за шагом.

Шелест снова заставляет обернуться. И вновь же пустота. В руках револьвер, хотя, чуется, здесь он не поможет. Тварь, которая способна вот так… нет, ей даже заговорённые пули ни по чём.

И надо бы уходить.

Отступать, пока не поздно. Или… поздно? Наверняка, меня уже заметили. А значит, играют. И как… идти. Первый этаж.

Кухня.

Снова мертвецы. Сколько мертвецов… и старая грымза-экономка так и осталась сидеть в своём кресле, которое чем-то донельзя напоминало трон. Горничная, уткнувшаяся лицом в решётку. Лакей с подносом. Графин разбился и осколки хрусталя поблескивали на ковре каплями росы.

Но я иду.

Выше.

Комнаты. Личные покои. Детские. Нянька над колыбелью. Молодая хозяйка тут же. И кажется, что хуже уже не может быть. Но иду. Сердце не выдержит.