Ельник - Ульяна Ма

осталось даже маленького шрамика, заглянула мама. Мара уже лежала в постели, погруженная в привычные детские фантазии, когда тихий, размеренный стук раздался в дверь. Дауд впустил княгиню, она присела на край постели, Мара приподнялась и уперлась спиной в подушку. На какое-то время воцарилась тишина, по которой стало ясно: мама все знает, мама не злится, но подбирает слова.

– По правде говоря, я надеялась, что с этим тебе поможет Лада, – почти полушепотом произнесла матушка. – Но мне в юности никто не объяснял, что такое взросление для женщины, и из-за этого случилось много разных нехороших вещей.

– Лада мне много рассказывала о ее… похождениях, – чувство неловкости комом застряло в горле. Да, Лада и впрямь много рассказывала, иногда даже в телесных подробностях. Лада даже показывала ей картинки из, как она говорила, «взрослой книги». И сама Мара порой чувствовала необъяснимую пульсацию внизу живота, о которой рассказывала Лада.

– Я расскажу тебе то, о чем Лада не говорила. – Неловкими движениями, совсем не изящными, не величественными, мама поправляла одеяло, под которым лежала дочь. – Я не занималась ее воспитанием, как и твоим. Вы у меня предоставлены сами себе. А Лада всегда была… ты знаешь, неугомонная и подвижная, вы с ней в этом непохожи. И она часто заходила в места, на которые я ставила запрет, но чем запретнее плод, тем он слаще для нее. И как-то она повадилась бегать на кухню по вечерам, таскала свежие пирожные и ела сахар. Ей тогда было тринадцать, как и тебе. Повар прознал об этом и подождал ее ночью. Он изнасиловал ее. Ты знаешь, что это значит?

– Да, – Мара кивнула.

Не сказать, что она не знала об этой истории, хотя Лада никогда об этом не рассказывала откровенно. Порой в разговоре у нее пролетали смешки и короткие замечания, которые она делала с опьянелой улыбкой – «грязный повар с огромными ручищами». Обычно после этого она смеялась, касалась пальцами своей груди, намеренно вызывающе обводила руками бедра, будто демонстрируя места, которых он касался.

– Она об этом не рассказывала, я узнала от служанок с кухни. Повара я казнила, но я не знаю, скольких человек мне еще стоило бы казнить. Конюха? Кузнеца? Попрошайку у ворот?

Мама запнулась. Ее мерное дыхание стало шумным и глубоким.

– Бор тоже хотел бы этого, – спокойно и даже равнодушно сказала Мара. – Это не значит, что он бы попытался, я ведь под присмотром Дауда. Но он смотрел на меня и хотел коснуться. Не по-дружески.

– Да, мир – небезопасное место для женщины. Лада научилась обращать желание мужчины в пользу. Она получала щедрые подарки. И я в свое время… и ты этому научишься. Ты слабее, ты не сможешь противостоять. Будь милой, играй на чувствах, позволяй себя коснуться, но не схватить – убегай, как будто даешь надежду…

– У меня есть Дауд, мне ни к чему быть вежливой с ними.

Мама снова вздохнула и перевела глаза на стража. Дауд смотрел в их сторону, но будто сквозь них, показывая незаинтересованность в разговоре.

– Да, есть. Надеюсь, он будет всегда рядом. Но если нет, то запомни мои слова. Ускользай из рук, но мягко, не давай повода для агрессии. Усыпляй бдительность. Будь хитрее лисы, проворнее ящерицы. И только когда он лежит под тобой в удовольствии, только когда распахивает тебе свое сердце – тогда бей изо всех сил. И беги.

Она двинулась к двери, но в последний момент обернулась и задумчиво протянула:

– Да, я плохая мама. Но я добрая женщина.

12. Колесо, дающее два оборота

Всю зиму Марк честно трудился в кузнице. Приходилось тяжело. Редкие люди продавали ему продукты, старые знакомые переходили на другую сторону дороги, Яков нашел единомышленников по ненависти среди ребят помладше и все чаще напоминал Марку о долгах. Он не слушал увещевания Первуши о том, что Марка лучше оставить в покое: память Якова еще кровоточила по Зайцу и заставляла его гневаться. Он предпринял пару попыток сжечь дом, но местные жители вовремя отогнали его (не хватало, чтобы огонь перекинулся на соседние хижины). Лишь Ганор и Дан по-доброму относились к юноше, часто помогали ему с продуктами и вели с ним неловкие душевные беседы.

Марк игрался с людьми. Их надменность и страх казались ему глупыми, мелочными и смешными качествами. Он мог бы даже намеренно пугать людей или угрожать им мистической расправой, но не делал этого. По увещеваниям Мамы, Марк вел себя прилежно и неподозрительно. Улыбался, когда к нему проявляли доброту, благодарно кивал на подачки, принимал тумаки от Якова. Вел себя так, как раньше.

Он часто виделся с Марой. Даже зимой он приходил к воротам и смиренно ждал, когда подруга выйдет. Она продолжила выносить ему лакомства, а порой приносила целые фруктовые миски или вкусные сладкие соки в графинах. Первые пару раз встречаться было страшно: Марк все время косился на Дауда и размышлял, а что, если жуткий страж догадается о его тайне? Нет, не об исчезновении Тихого, а другой, ещё более мрачной тайне, которую он носил у себя на шее. Но Дауд не реагировал на Марка. Значит, его способности не безграничны, и мысли он не читает. Зато Мама не оставила Дауда без молчаливого замечания: «В нем ничто не заложено. Tabula Rasa. Урод. Он учится у княжны. Как зеркало, повторяет не движения, но чувства – да…». Что это значило? Марк не задумывался над всеми словами Мамы, потому что некоторые из них пугали его.

Порой она комментировала странные вещи. Еще зимой, когда выпадал снег, он слышал ее смех в своей голове. Порой специально выходил на улицу в снегопад, чтобы раздался счастливый голос. Иногда, когда Марк брал в руки молот, голос Мамы переходил на невнятный шепот, в котором слышались обрывки фраз: «…не чувствовал, как едят… в клетке были не птицы, а сердце… насытились». Когда его бил Яков, она шептала о мести. Но с приходом весны она стала говорить реже. Ее не впечатлял дождь и солнце, она молчала, когда Марк увязал в жидкой грязи, не сказала ничего даже когда его отлупил Яков в очередной раз. Ей не нравились набухающие на деревьях почки, распускающиеся цветы. Мама не говорила о зеленой траве и бушующей летней реке. И только в первый день осени, когда Марк шагнул за порог дома, Мама с облегчением вздохнула: «Скоро морозы».

Осенью Марк чаще видел Мару, но вовсе не по наставлению мамы, а по собственному желанию.

Мара рассказывала своему другу