Хозяин теней. 3 - Екатерина Насута

Если.

Если, если, если…

Я вываливаюсь из окна безо всякого изящества, потому что тоже слышу голос твари. Такой вот ласковый детский почти лепет, что стоит в ушах. И слов не понять, но смысл предельно ясен: меня просят остаться.

Задержаться ненадолго.

Нет уж…

— Савка… они тут вот… я пытался… а они никак…

Голос Метельки растерян.

А тварь смеётся. Голос у неё знакомый донельзя. И главное, не пойму чей. Прислушаться надо. Но не буду. Я бью себя по щеке, но болят обожжённые руки. Плевать. Главное, голос отступает.

В прошлый раз она выпустила то ли газ, то ли энергию какую. А сейчас в голову лезет? Или… не газ, не энергия, но ментальный удар?

Хтонь запретельная.

Надо уходить…

Куда?

Машину всё-таки?

Мы с другой стороны дома, и пока доберусь, пока заведу, пока вернусь. Нет. Долго. Всё-таки убежище. Без вариантов. Тёрн как раз рядышком, но… я подхватываю Татьяну и сую её Метельке.

— Колючки. Тащи к ним.

Сам пытаюсь поднять деда. Он дышит. И это уже хорошо. Значит… значит, очнётся. Просто времени надо больше. Ему крепко досталось. И я волоку уже его. Рывок. И ещё рывок. И ещё. Я выдыхаю, приподнимая тело под мышки и упираюсь в землю.

Что там пели…

Мы вращали землю ногами. Кажется так. Или нет?

В голове каша. Но я дошёл. Вот она, стена колючая, здесь как раз начинается или заканчивается, главное, что на месте. Тёрн сам потянулся ко мне колючими ветвями. Так, а если предположить. Своих от чужих он точно отличает, а что ещё? Я ухватил за ветку рукой.

— Послушай. Не знаю, что ты именно понимаешь, но нам нужна помощь.

Из колючего кубла высунулись тонкие усики побегов, пробежались по лицу, словно ощупывая. Потом потянулись ниже, к деду.

— Спрятать, — сказал я, одновременно пытаясь сформулировать, чего хочу, мысленно. С тенью было бы проще, но я всё ещё не слышал тень.

Надеюсь, не сгорела. От одной мысли об этом мутило.

— Сав, оно меня трогает! И сестру твою!

Побеги стремительно оплетали тело. И не только Танькино, но и деда. Угрозы я не ощущал, а вот когда они потянули лежащих людей в заросли, даже выдохнул.

— Тимоха, — говорю. — Надо его как-нибудь.

Тёрн снова откликнулся. Хороший какой. А время уходит. Я не знаю, сколько ещё тварь будет кружить, и удержится ли в доме. Скорее всего, если осталась в нём в тот раз. Может, она вовсе этим домом ограничена, может…

Я потянул побег, осторожно, но сильно. И тот поддался, с шелестом пополз навстречу этакой шипастой змеёй. Вот так. Ещё немного.

А Метелька, сообразив, что надо делать, руку Тимохину подтянул. Правильно. И стоило побегу коснуться руки, как он обвился вокруг запястья. А следом и второй, третий.

— Думаешь, не сожрёт?

— Думаю, шевелиться надо.

Варфоломей ли тянет время. Тварь ли не спешит встретиться с единственным живым человеком в доме. Свет ли держит, даже запертый не подпуская её. Не знаю. Но то, что времени почти не осталось — факт.

— Держи его, — я взялся за Воротынцева, который и не думал приходить в себя. Бросить бы, да всё-таки брат. И его тоже подставили. А свидетель нам очень пригодится.

Где там остальные, которые пришли с Воротынцевым, и гадать не хочу. Сам ли он их убрал или тварь сожрала… в общем, не та ситуация, чтобы искать.

Воротынцева дергаем вдвоём. За ноги.

Тёрн к нему не подтащишь, поскольку, как выразилась бы моя дорогая сестрица, они друг другу не представлены. Так что сожрёт и не подавится.

Пыхтим. Тащим. И перед стеной кустов я встаю, что та самая Сивка-Бурка.

— Друг, — я касаюсь Метельки и, взяв его за руку, пихаю в кусты. Шип пробивает ладонь, и Метелька вздрагивает. Прям чую, что не тянет его туда, вглубь. Но побеги подбирают капли крови и шелестят, а тропа открывается. Хорошо.

— Гость, — я подтаскиваю Воротынцева. Вот если окочурится, то проблем, куда девать труп, не возникнет. Побеги ощупывают и его. Но пропускают. Тропа узкая.

— Сав, а может, на машине…

Но в воздухе неуловимо меняется что-то. Сперва становится вдруг жарче, и жар этот неприятен не только мне.

Поздно о машине.

Я молча волоку Воротынцева, надеясь, что мы успеем.

И что тёрн выдержит.

Как там говорил Тимоха? И огневика выдержит? А тварь? Или ту штуку из шкатулки?

— Сав, тут как-то оно…

Жар нарастает. Волна за волной. И если первая скорее улавливается, чем ощущается, то вторая заставляет стиснуть зубы.

И тёрн тоже чувствует неладное. Протяжный скрип бьёт по ушам, поторапливая. Слева и справа стена становится гуще, новые стебли вплетаются меж старых, создавая единое непробиваемое полотно. Живое срастается с живым.

Метелька охает.

И тоже Воротынцевскую ногу.

В убежище мы вваливаемся. Метелька — кувырком, Воротынцев мешком, который я просто столкнул со ступеней, ну а я сверху. И растянувшись на полу, который ходит ходуном, волнами, пытаюсь пережить последнюю волну. Свет… Свет опаляет.

Да он испепеляет на хрен! Я успел перевернуться на живот, дотянуться до клинка, который вдруг нагрелся и так, что ещё немного и кожу проплавит.

А потом земля содрогнулась.

Бахнуло?

Ещё как.

И эхо взрыва донеслось по корням. Жар опалил стебли. Я ощутил, как стонет тёрн. Да я почти увидел, как сгорают в чёрно-белом пламени побеги его, во мгновение ока становясь пеплом.

Не почти.

Я действительно это увидел.

Обожжённые ладони прикипели к рукояти. И меня рывком дёрнуло туда. Кнаружи. Где по-над расчерченным трещинами льдом кипела тяжёлая вода. Пар её рождал тени, а они спешили слиться в одну.

И я уже видел их глазами.

Сразу и многими.

Дом весь, полностью.

Разве что до чердака не добрались.

Мертвецов, в которых тени втекали, наполняя тела, как вода сосуды. И тела эти начинали шевелиться, как волосы на моей голове.

А ещё я видел тварь.

Их глазами.

И она видела. Не меня — Варфоломея.

И ещё свет. Свет в их восприятии белый, как ничто. И он опаляет. Он и вправду успел впитаться в стены, потому мелкие тени держались в стороне. А вот тварь. Она шла. Скорее даже перетекала этакою каплей воды. И пусть ей тоже было больно, но живое сердце манило.

Варфоломей сел за стол.

Лицом к двери.

Шкатулку подвинул к себе.

И ещё вскрыл вены. Говорю же, конченный психопат. Но запах крови сводил теней с ума. А тварь