Хозяин теней. 3 - Екатерина Насута

Вряд ли.

Я людей знаю. Даже если Светозарный явит себя во всех храмах сразу, найдутся те, которые не поверят. И те, которые решат, что если нельзя, но очень надо, то можно. Главное, втихую, чтоб начальство не заметило.

— Метка, — напомнила Мара. — Найди того, кто затеял…

— Метка, — Светозарный просто коснулся моего лба. — Найди.

— А дом? Что будет с домом? С моими родными…

Потому что пойди и найди — это вот, конечно, хорошо, но мне другое интересно.

— Печать сломана, — теперь в голосе Светозарного послышалось огорчение. И я точно знал, что оно непритворно.

— Печать сломана, — подтвердила Мора. — Если бы она была открыта, я бы просто заперла, как некогда. А теперь это место мне неподвластно. Но и оставить так нельзя. Это как рана…

А раны прижигают.

Огнём.

И сдаётся, что даже если я возражать стану, меня не послушают.

— Дом ладно… дом… потом… отстрою. Здесь или где ещё. Но… они должны уцелеть. Им и так досталось… должны…

— Тише, — её руки накрывают мои глаза. И полное ощущение, что там, за спиной, стоит Ленка. Даже духи такие же, без обычного лилейного аромата: сладкие до тошноты и такие же привязчивые.

Их запах окутывает тёплым покрывалом.

И проникает внутрь.

И я разом успокаиваюсь.

Она не позволит, чтобы мои родные пострадали. Мы ведь её крови, Громовы… я точно знаю.

А в ушах слышится шёпот:

— Спасибо…

За что?

За то, что не успел?

Или… да, за то, что успел.

— Не место, — она опять шепчет. — Люди есть настоящая печать. Клинок береги.

Я бы ответил, если бы мог пошевелиться. Но я не мог. Я был снова там, в пещере, созданной тёрном. Я лежал, я чувствовал спиной неровность пола и вялое копошение корней. Запах пота, которым шибало от Метельки. Палёной кожи. Солнца. Пепла.

Я чувствовал, как клокочет воздух в лёгких. И как слюна стекает по щеке.

Всё.

И ещё — как там, совсем недалеко и даже опасно близко, рождается огненная буря. Вот Светозарный скидывает бренную оболочку, вспыхивая ярко-ярко. Он — живое пламя.

И пламя это пронизывает стены.

В нём в одно мгновение сгорают бумаги, а потом и стол, стулья, деревянные панели. Ковры и гобелены. В нём вскипают металлы и даже камень стен оплывает слезою.

И только та, которая стоит за спиной, выдерживает удар.

Живая тьма встаёт между мной и светом, отделяя от ярости его. И я вдруг понимаю, что вовсе они не антагонистичны, как думают люди. Просто разные, но не враждебные, нет…

И свет касается тьмы с осторожностью, с нежностью даже, чтобы уйти волной в другую сторону. Эта волна расходится вширь, и вверх, и вглубь. Она закручивается штопором, чтобы пробиться сквозь перекрытия и камень, чтобы добраться до дыры там, в подвале. И чернота вскипает.

А потом я слышу крик.

Чей?

Не Моры, но…

И боль. Эхо её пробивается сквозь все щиты, заставляя тело выгибаться. Это боль… не моя. И не её. И в голове шелест-шёпот.

Крик.

— Спаси-спаси-спаси… пусти-пусти…

Кого?

А потом приходит понимание: тварь. Ту самую, что однажды почти уничтожила род Громовых. Она горит. Она почти сгорела.

Выходит, Варфоломей не уничтожил её? Или почти… от неё, прежней, осталась едва ли малая часть. Но осталась.

И как быть?

— Тебе выбирать, — Мора никуда не делась.

Ага. Вот именно сейчас мне. Тварь… опасна? Без сомнений. И у меня уже есть тень. Пусть я её не слышу, но… хватит ли у меня сил справиться с двумя?

— Тот, кто начал род Громовых, держал две дюжины…

То есть, в теории да, но…

Тварь.

Опасная.

Из самых глубин тьмы. А ещё… она может сказать, кто её из этих глубин вытянул. Кроме того, она способна говорить, значит, относительно разумна.

— Служба, — я предлагаю это не вслух. — Мне. До скончания дней.

Чьих — не уточняю.

И Мора смеется. А тварь отвечает согласием:

— Клянусь, — теперь её звучит очень ясно. Да и саму её я ощущаю, правда… как-то не выглядит она ни сильной, ни опасной. Скорее слабым эхом себя-прошлой.

Ничего.

Разберемся.

И последнее, что мы видим: вспышка… пламя всё-таки затапливает особняк, выжигая всё, что в нём. И там. Ниже.

Глубже.

Ну и рвануло, конечно, не по-детски. Эхо удара разнеслось по всем планам бытия. И меня всё-таки вырубило.

Радость какая.

Глава 21

«…за смертоубийства многие, совершённые с особой жестокостью, Ванька Люпин, Петров сын, известный так же, как Ванька Корноух, приговаривается к смерти».

«Годен. Передать Синоду для дальнейшего использования согласно Договору»

Резолюция под смертным приговором.

— Савка, Савка… не умирай, — Метелькин голос пробивался сквозь пульсирующую головную боль. Общение с богами даром не проходит. Кто бы предупредил, что ли…

Если ты пьёшь с богами…

Ладно. Я не пил. Я так, побеседовал, но ощущение, что на плечах не голова — тыква. Причём старая, гнилая и треснутая. Одно неловкое движение и развалится на куски. Причём, возможно, в буквальном смысле слова. Я застонал и…

Поднял руку.

— Савка, ты…

— Пить, — выдавил я. — Дай. Там. Вода. Есть.

Метелька то ли успел осмотреться, то ли в целом понял, где это «там» искать. Главное, что метнулся и вернулся с флягой, которую прижал к губам.

Вода была сладкой.

Вкусной.

Боль и та почти отступила, правда, ненадолго, потому что вернулся и поселилась между ушами. Одна за правым. Другая — за левым. И пульсируют попеременно, это чтоб я не подумал, что отдохнуть на паузе можно. Чтоб вас всех снова… свет и тьма с философским единством противоположностей.

— Сесть… нет, я п-полежу, — стоило чуть качнуть шеей и стало ясно, что садиться — это так себе идея. А вот лежать я вполне могу. — Г-гвори.

— А чего говорить? — Метелька сел рядом. И если скосить глаза, то его вполне видно. — Мы как сюда заползли, так сразу оно бахнуло и так, что стены затряслись. Я уж думал, что всё, кабздец. А ты только повернулся и тоже всё.

— Я — не всё.

Боль потихоньку отступала.

— Ну да… а так-то… лежишь, чисто покойником, только эту штуку в руках сжимаешь. Я вытянуть хотел, только тронул, а оно как шибанёт! Льдом!

Я скосил глаза. Потом поднял руки, убеждаясь, что зачарованный клинок никуда-то и не делся. Чёрный, уродливый, вон, даже будто сильнее погнулся влево. Зато горло режет только в путь.

А главное, что вокруг рукояти я чувствую то, другое, которое в видении было шаром, а теперь шар этот то ли от тепла, то