Хозяин теней. 3 - Екатерина Насута

Тварь была голодна.

Очень.

Она спала. Спала и спала. А теперь её разбудили. Но в месте, где не было добычи. Раньше была. Она помнила. И я теперь тоже помнил.

Лучше бы…

Нет. Она не была жестока. Она просто была.

И не газ. Скорее облако, которое рассыпалось на мельчайшие частицы, а те уже устремились во все стороны, пытаясь вобрать каждую крупицу жизни. И тени тоже. Тени ей нравились. Но живые — больше. Теперь она бы повторила, но…

Она спала.

Долго.

И кажется, силёнок её не хватит, чтобы выбраться за пределы дома. Её силенок не хватит даже на то, чтобы наполнить дом, как в тот раз. Их осталось-то полкапли.

А вот Варфоломею не выжить. Впрочем, он и так знал.

Он всё-таки выстрелил. Просто потому что не мог иначе. И пули она тоже поглотила. И тепло, которое те несли. А потом поглотила и Варфоломея. Она обняла его мягко, настолько нежно, насколько могла. Только за мгновенье до этого он успел откинуть крышку.

И стиснуть в кулаке перо. Сжать его окровавленной ладонью.

Это натуральное перо.

Перо-пёрышко…

Только свет, которым оно полыхнуло, испепелил сперва руку, потом и облако вместе с Варфоломеем. И хрустальные капли испарились прямо в воздухе. Потом испарились тени.

И дом содрогнулся.

А перо не погасло. Нет. Оно налилось светом. Оно тоже поглощало силу, только… поглощая утрачивало белизну. Иссохшая во мгновенье ока рука не удержала артефакт, и тот упал на пол, слегка содрогнувшись. Клянусь, не знаю, как, но я видел даже то, как шевелятся пушинки.

И вспыхивают.

Если перо горело, когда просто открыли шкатулку, то теперь оно… полыхало?

Активировалось?

И волна света прокатилась по дому, а потом вернулась, принеся с собой урожай из теней и мертвецов. Я снова увидел, как сгорают уже человеческие тела. А перо, налившись силой, приподнялось над полом, крутанулось и выпустило новую волну.

Та добралась уже до чердака.

И подвала.

Она стёрла всё, что было вовне, и снова вернулась. А вот в подвале с беззвучным стоном раскололось-таки ледяное зеркало. И навстречу белому свету хлынула тьма.

Она проклятой рекой устремилась по ступеням, спеша отвоевать своё, одновременно стирая следы того, чуждого изначально, прикосновения. И свет столкнулся с тьмой.

Тогда-то дом и тряхнуло.

Только…

Тьмы не стало меньше.

Как и света.

Они, мешаясь, перетекали друг в друга. С шипением плавился камень. Трещал потолок, обваливаясь кусками…

Дыра в подвале плодила тварей.

А перо…

Перо кружилось всё быстрее и быстрее. Оно приподнялось, упёршись острым кончиком в пол, вычерчивая воронку уже света. Кажется, это была не очень хорошая идея.

Если рванёт сейчас, то… не то что дом или тёрн, тут в округе мало что уцелеет.

* * *

Автор понимает, что многие хотели бы побед и правильной боярки со стремительным возвышением рода, но увы, пока ещё не время.

Глава 20

И в день первый падет с небес звезда горькая, имя которой — Полынь. Сделается треть вод горька, а ещё треть — черна. И последняя треть станет дурманом. А в день второй скроется, что Солнце, что иные светила, и наступит тьма, какой не было от сотворения мира. На третий день раскроются врата в земле, выпуская чудовищ многих…

Предсказание старца Саваона, признанное Синодом лживым.

На кого похожи ангелы?

Не на пухлых младенчиков с крылышками, которых малюют одни. И не на высоких прекрасных юношей в белых одеждах и снова же с крыльями, как их рисуют другие. И вообще откуда пошло, что ангелы должны быть всенепременно прекрасны?

И белые одежды…

Белые одежды непрактичны. На них любое пятнышко видно издали, а этот был в крови. Я даже не могу сказать, откуда он появился. Вот было перо, и вот из него вылупилась очередная здешняя хренохтонь, на сей раз с другого полюса.

А что сказать про полюса?

С одной стороны живут пингвины, с другой медведи, но жопу на обеих отморозишь одинаково. Так и это. Нет, крыла-то имелись. Такие массивные, пусть слегка подранные, но всё же. И размах, куда там орлу. Крыла эти помогали удержать тощую долговязую фигуру, местами покрытую то ли пухом, то ли тоже пером. Причём неровно так, проплешинами.

— Ч-шеловек, — голос у него оказался шипящим и вибрирующим.

А я понял, что правило работает.

Как с тенями.

Я вижу ангела. Ангел видит меня. Осталось покаяться и склонить голову, ибо в одной руке он держал палку, от которой исходили волны света, а в другой — иссохшую голову. Грешника?

Лицо у ангела тоже малочеловеческое. Голова сплюснута, нос выдаётся вперёд этаким клювом. А пару крупных по-жучиному выпуклых глаз обрамляют более мелкие.

— Человек, — отвечаю.

И снова это вот их, божественное, когда не понять, в каком ты из миров.

— Мой, — этот голос позволяет выдохнуть. Раз уж она явилась, то… ладно, ангела воевать мы не станем, чую, не поймут, но шансы выжить появляются.

Как я вообще тут…

Или…

Я опустил взгляд. Ну да. Логично. Клинок связан с той фиговиной в подвале. Я связан с клинком. Фиговина — с тенями, а с ними же — перышко ангельское и сам он, в полной ипостаси.

— Не полная, — рот у ангела безгубый, а вот зубы в нём мелкие, частые и острые, что мысли навевает очень от благочестия далёкие. — Воплощение.

— Извините, — отвечаю. — Я просто не очень ещё разобрался.

— Чужой, — он чуть поворачивает голову. Потом усмехается этим безгубым ртом и взмахивает рукой, тою, которая с палкой.

Или посох?

Вроде посох должен быть чутка подлиней.

Главное, что света вдруг слегка убыло. И тьма отступила, отчего звон в ушах поутих.

— Савка… — теперь до меня доносится голос. Метелька волнуется. Понимаю. Я в отрубе. Все в отрубе. И сам он не понять где. Но вернуться ненадолго и успокоить вряд ли получится.

Я там. И я тут.

Воплощённая шизофрения. Или это раздвоение личности в радикальном формате?

Ангел же встряхнулся и стал человеком. Обыкновенным. Ну, почти. Серый слегка мятый костюм. Лицо узкое и костлявое, но хотя бы без дополнительных глаз и острых зубов. В общем, по сравнению с прошлым вариантом — вообще красавец. Посох вот никуда не делся, равно как и голова, которую он аккуратненько на стол поставил.

Даже волосы пригладил.

Заботливый.

Так, Громов, с мыслями поаккуратней надо. Сущность или божественная, или около того, поэтому повежливей. Вон как разглядывает.

— Извините, — говорю. — Это