Хозяин теней. 3 - Екатерина Насута

свадьбы не утерпели… дело молодое. Случается. Договор был? Нехорошо, но… разошлись бы. Да, некрасиво, только… все люди. Поняли бы. Да и мы-то… мы бы не обидели… сумели б как-то разобраться, а он промолчал.

— Может, не знал?

Заступаться за папеньку категорически не хочется. Чем больше о нём узнаю, тем большим дерьмом он кажется. Но тут не в нём дело. Дед его любит.

— С-сперва-то… но п-потом?

— Так, женился?

— От того разговора с Воротынцевыми и до свадьбы больше года минуло… тут всяко… можно было…

Ну да, полтора дитяти выродить. Сказать, что его в известность не поставили? Вряд ли. Скорее уж положить было папеньке и на предыдущую невесту, и на нынешнюю, и на всех детишек оптом.

— А выходит, что мой внук так вот… ещё один. Г-громовы кровью не разбрасываются.

Внук лежал тихонечко, на боку. Признаков жизни не подавал, но и покойником не казался, что в нынешних условиях достижение.

— Т-танечка огорчится. Он ей глянулся.

Думаю, поводов для огорчения у Танечки найдётся и помимо жениха. Главное, чтоб жива осталась. А с остальным разберемся.

— Из-за чего погиб Илья Воротынцев?

Дед медленно повернул голову.

А Метелька молодец. Присел у стены, прижался и делает вид, будто его нет. Жаль, не ясно, что с Еремеем, но… тут уж вариантов немного. И в большинстве своём мне не нравятся.

Кто-то ехал.

Кто-то кого-то встречал. И ехали ведь не праздновать, так что… шестеро против пары десятков — это только в кино красиво. А на деле — приговор. Надеюсь, у Еремея хватило мозгов в схватку не вступать. Тогда, глядишь, и выжил бы.

— Не знаю, — дед выдохнул, но ответил. — Это уже потом… после ссоры с ними. Я и не думал, что они продолжают переписываться. Потом… встречались. Я не следил за Воротынцевыми.

А зря.

Очень и очень зря.

— Объявление было. В г-газете. Скоро… п-постижная смерть. Сожаления выражал, это помню. А что да как… Василь на похороны не поехал.

А вот это уже показательно.

Не захотел? Или понимал, что ему там будут не рады?

— Деда… а что нам теперь делать?

Задаю вопрос, который меня сильнее прочих волнует. И по выражению лица понимаю: ответа нет.

— Там… снаружи… рвануло крепко. Вряд ли что уцелело… ну, физически, может, и уцелело, но соваться туда… себе дороже.

— Уходить, — дед сжимает руку. — Прятаться. Обвинят нас, тут и гадать нечего. В-воротынцевы в нападении. Синод… свет останется, но это тоже по-всякому повернуть можно. Разбирательство будет. Но тут уж, кто бы за этим ни стоял, постараются, чтоб вы до его конца не дожили. А стоят высоко…

Вот тут наши мысли всецело совпадают.

Только вот куда уходить-то?

И он, как я вижу, сам не знает. Некуда идти… просто вот некуда и всё.

— П-перо архангела… вещь… они… п-порой оставляют… с этой силой только Романовым и совладать… на то и кровь… и если поймут, что тут было т-такое… государь не любит, когда кто-то…

На монополию покушается. Оно и понятно.

Но это не государь, потому что ему в мелкие дрязги влезать незачем.

— Г-государь не один. Много Р-романовых… там… тоже сложно.

Ясно. Свои разборки, свои интриги… и вляпаться в них придётся, потому что слово дал. И аванс вон взял, понять бы ещё, чем. Однако это после. Пока на этот уровень соваться себе дороже.

— Та штука в подвале. Расскажи. И клинок. Она говорила про печати. А тот… кого я допрашивал, он упоминал, что Воротынцев хочет подчинить себе печать. Это возможно?

А ведь ещё были жертвоприношения.

И убитые ангелы.

Тени, как я полагаю, тоже.

И всё это — части одной большой игры, за которой стоят неизвестные друзья. Но здесь я хотя бы знаю, откуда копать. И кого спрашивать.

Сургат.

Надеюсь, эта погань ещё жива.

— Список. Помнишь, ты спрашивал? Список первых.

И дед мне его выдал. Действительно список. Имена, которые я заучил, а потом нашёл в Большой бархатной книге, чтобы убедиться, что две трети числятся «безвестно прерванными», сиречь, не имеющими прямых потомков.

— Кровь… смешалась. С её кровью. Печати скрепили границу миров.

Это я в курсе.

— Печать… как врата… отворить и затворить, — он поднял руку и потёр грудь. — К утру… отойду.

— Нет!

Прозвучало громче, чем следовало.

— Не в моих силах. Я и так… сумел… успел дёрнуть, когда свет полыхнул… Дымка… славная девочка. Приняла удар. Удержала, как смогла. Тени вернутся. Чуешь?

— Пока нет.

Я и ту, другую, тварь не особо ощущаю.

— Это свет… много его. Всё одно досталось.

— Его я тоже не ощущаю.

— Потому как ты сам в нём искупался. Чтоб когда такое было.

Ну да, никогда не было и вот опять.

— Тогда… как миры столкнулись… люди… слабые были… но дары получили. И ещё… вещи.

— Нож? Книга?

— Всякие. У кого что. Воплощение. Её силы. Крови. Договора. Ключи. Есть печать. Есть ключ.

— Как к замку?

— Да. Тимофей… знает… показывал… тебе бы тоже, но больно мал. Отворить просто. Там… переход… с той стороны тоже наши земли…

Ага, то бишь, семейные владения в другом мире?

— Опасные, но сила… чтоб охотнику в силе прибавить, надобно… наведаться… тогда по-настоящему вырастешь. Единственный способ. А ещё… там можно отыскать… разное. Не тварей. Мы… не находили. Слышали только. Выносили… проклятые вещи… ничего хорошего, только проклятое…

Дед опять потёр грудь.

— Дед, может, потом…

— Не будет потом, — он произнёс это спокойно. — Я и так долго откладывал. Дай.

И я без возражений вложил в руку клинок. Чёрное остриё вспороло ладонь его и мою, а потом дед схватил руку и сдавил так, что кости затрещали.

— Признаю, — сказал он. — Кровь от крови. Дух от духа. Наш. Громов.

И улыбка растянулась нехорошая.

— Василь… подбивал брата… искать… он и сам выходил. На ту сторону. Часто. Карта… делал карту… там особый мир, но на наш подобен… полыньи — это сверху, ничего особо опасного. Мелочь всякая. Погань. Но дальше, глубже… печати сразу на глубину ведут. Там тяжко находится человеку стороннему. Даже если охотник… её кровь позволяла.

Её кровь.

Что ж, если из подвала можно было выйти на… глубину? Или в глубину? Как правильно? Главное, что туда, где водились редкие твари, это многое объясняет.

— Отец приносил что-нибудь оттуда?

Потому что чем больше я думал, тем чётче понимал, что не в одной книге дело.

Сломанные печати Моры.

Убитые рода.

Выдранные ангельские крылья и те жертвоприношения — это всё части одного рисунка. Как и непонятные друзья Сергея Воротынцева. Помнится, профессор, тот, который приходил в больничку, рассказывал,