Игра в умолчания - Макс Мах

из даров Создателя, не воспользоваться которым если и не грех, то большая глупость. Ди Крей не мог сказать с необходимой уверенностью, кем он был в прошлой жизни. Пока не мог, но уже знал, как решить возникшую проблему. Однако вне всякой связи с тем, был ли он в прошлом грешником или нет, дураком его бы, по‑видимому, не сочли ни в той жизни, ни в этой. Поэтому, восприняв темноту подземелья как данность – а здесь не наблюдалось даже слабых отблесков дальнего огня, – Виктор сделал то, что представлялось ему сейчас наиболее правильным. Он взялся обдумывать ситуацию.

Едва за тюремщиками, отконвоировавшими ди Крея – экая ирония судьбы! – в казематы Северной башни, захлопнулась тяжелая глухая дверь, Виктор остался в полной темноте. Впрочем, он успел увидеть свою камеру‑склеп еще при свете факелов и сразу же запомнил, где находится дыра отхожего места – «Могло быть и хуже!» – и куда молчаливые конвоиры поставили кувшин с водой и бросили охапку прелой соломы. Следующие несколько минут Виктор посвятил исследованию – разумеется, на ощупь – некоторых наиболее перспективных мест на стенах узилища и запиравшей его двери, но довольно быстро понял, что здесь ему искать нечего. Освободить его отсюда могли теперь лишь случай или Ремт Сюртук. И того, и другого придется ждать, но ожидание не страшило ди Крея. Он умел пропускать время сквозь себя или, напротив, извлекать себя из потока времени, особенно когда есть чем себя занять, и еще он никогда, кажется, не испытывал страха темноты.

Он в последний раз стукнул костяшками пальцев по осклизлым от сырости доскам двери, вернулся к куче соломы, сел и, найдя наиболее удобную позу, предался размышлениям. Как ни мало знал Виктор о том, что случилось вчера в замке, он увидел и услышал достаточно, чтобы начать выстраивать модель событий и мотивов, как они представлялись ему на основе прежних знаний, истинной глубины которых он по‑прежнему не ведал, и жизненного опыта, всплывавшего из небытия то тут, то там в силу необходимости или подходящего контекста. Процесс этот, однако, требовал времени и некоторых интеллектуальных усилий, вполне занявших собой все внимание ди Крея. Оттого, быть может, он едва не пропустил явление Ремта Сюртука.

Тьма в районе предполагаемого нахождения двери уплотнилась, стала как бы вещественной, ощутимой кожей лица и рук, и, сразу же насторожившись, Виктор поднял голову.

– Тук, тук, тук! – раздалось из мрака. – Есть кто живой?

– Ба! – ответил довольный посещением ди Крей. – Какие гости!

– Да, вот решил проведать, – ухмыльнулся невидимый Ремт. – Ты как?

– Так‑сяк, сам видишь.

– Я‑то вижу.

– А я нет. Для меня темновато. Рассказывай!

Ну что ж, между своими мастер Сюртук никогда не путал божий дар с яичницей. Он твердо знал, что есть время заливаться соловьем, а есть – говорить по существу.

– Я заперт в такой же келье, но по другую сторону башни, – не стал тянуть Ремт. – Вообще‑то странная история. Подземелья и камеры для преступников есть в любом уважающем себя замке, но тут, друг мой, чистая паранойя! Три этажа подземных казематов под одной только Северной башней. Галереи, лестницы, колодцы, и всюду тяжелые двери и кованые решетки. Но главное, ненормально большое количество камер. Был бы монастырь, подумал – кельи для умерщвляющих плоть братьев. Но это не монастырь, а тюрьма, вот только для кого она предназначена? Стены, заметь, толстые и непростые. В раствор какая‑то гадость добавлена. Что именно, не знаю, но мне там не пройти. Я сквозь доски двери просочился, но и там все не как у людей. У них тут на дверях, друг мой Виктор, «паутина Керчера» железом и кровью нарисована. Да, да, именно, именно. Мне повезло, что ее давно никто не обновлял. Повыдохлась по краям, но удовольствие через нее идти – ты уж поверь! – никакое! Девочка наша сидит на ярус выше нас, но и там окон нет. Ей, правда, свечу оставили, что обнадеживает, но не слишком. Не нравятся они мне, Виктор. Нехорошие это люди… И их слишком много. Верную лорду челядь и охрану убрали – уж не знаю, спрятали куда или убили, – а откуда все эти понабежали, можно только гадать. Но их в замке сейчас с полсотни. В подземельях они, к счастью, не сидят, думают, мы и так не убежим.

– А мы убежим? – поинтересовался ди Крей.

– Непременно! Нам тут оставаться не с руки, тем более нашей девочке, да и Аду выручать надо, как полагаешь?

– Полагаю, обязаны выручить!

– Ну, я где‑то так и думал. Ладно, на досуге обсудим, а пока так. Я сейчас пойду тряпки какие‑нибудь поищу, ветошь, мешковину, что‑нибудь такое. Мне же за засовы в таком виде не взяться, и плоть в темноте никак не «завязывается». Невидимое нематериально, где‑то так…

Об этой странной особенности нематериальной сущности, именующей себя Ремт Сюртук, ди Крей уже знал. Казалось бы, чего проще! Если может проходить сквозь камень или дерево, должен и сквозь тряпки проходить. Но нет. Одежда на Ремте сидела так, словно под ней имелась плоть. Шпаги, мечи и кинжалы, впрочем, сквозь воображаемое тело мастера Сюртука проходили совершенно нечувствительно ни для них, ни дня самого Ремта. Получался парадокс, однако, рассматривая проблему с другой стороны, можно было наткнуться на не менее красноречивое противоречие. Перчатки, одежда, сапоги – свои и чужие – «плоть» Ремта удерживали, однако взяться подразумеваемой рукой за меч или дверную ручку мастер Сюртук не мог. Не мог он и «обрасти» плотью в темноте, какой‑никакой, а нужен был свет. И получалось, что сквозь преграды‑то он проходит, да и то не через все, а сделать в отсутствие света или куска ткани ничего не может. Как говорят в Ландскруне, на каждое хитрое ведовство найдется свой хорошо отточенный божеский закон.

2

Несмотря на оковы – на них настояла неугомонная леди Ольга, – дама Адель держалась молодцом. Глядела соколом, верхом ехала уверенно, шла, если приходилось идти, без спешки и не роняя достоинства. Молчала. Лорд де Койнер разговаривал с ней редко, что можно понять и простить, Сандера к ней допускали от случая к случаю, да и не позволяли оставаться наедине, а