Ельник - Ульяна Ма

– Стой, пожалуйста! Я правда ничего не знаю об этом… расскажи мне.

Парень ухмыльнулся, но беззлобно. Скорее, наконец-то почувствовал хоть какую-то власть над Марой – власть тайного знания, которым девочка из дворца не владеет.

– А что рассказывать? Приходи к сосновому лесу на западе крепости в первый день месяца Острых Игл. Солнце рано будет садиться. Только приоденься незаметно и бугая своего прикрой, нечего народ пугать. Будет праздник Зморза.

– Ладно, – Мара кивнула.

– И дом мы все равно сожжем. Если вы, конечно, не передумали нас убивать.

Удивительно. Пока Мара бежала к дому Марка, она была убеждена, что убьет любого, кто встанет на ее пути. Но там, в полной тишине и темноте, перед тремя мальчишками, которые немногим переросли ее, рука дрогнула. Все еще не было ни одного оправдания убийству: ни избиению Марка, ни смерти его убийц.

Зайдя в комнату, Мара обнаружила, что на краешке постели, вокруг которой кружил Хьяль и Галая, сидела ее мама. Она с каменным спокойствием смотрела на умытое лицо Марка, а в руках у нее лежало светлое окровавленное полотенце.

– А вот и виновница торжества, – Галая кивнула на дверь. Хьяль не обратил внимания: склонившись, он зашивал раны мальчика, изредка поправляя падающие на лоб неаккуратные волосы. Зато мама подняла взгляд, и ее спокойное выражение лица ничуть не изменилось. Она медленно, шумно выдохнув, встала с кровати и бросила полотенце в таз с бледно-красной водой.

– Притащила щенка? – ни капли раздражения в ее голосе. – Будешь сама за ним ухаживать.

Она медленно выплыла за пределы комнаты и направилась по коридору в свои покои. На ней только плотное ночное платье, теплые носки из собачьей шерсти и серая пушистая шаль. Мара бросилась ей вслед и преградила дорогу.

– Ему некуда идти, – заглядывая в глаза, Мара чуть не схватила княгиню за руки в мольбе. – Его мама умерла. Его хотели убить, он сам пришел ко мне под окна. Это Марк, я рассказывала про него, Марк… его дом сожгут. Ребята сказали, там какая-то зараза, но в доме разруха и пустота, а Марк думает, что мама жива, и у него нет друзей…

– Ребята, значит? – мать изогнула бровь и слегка улыбнулась. – Ты уже успела сбегать к его обидчикам?

Медленно она перевела взгляд на Дауда. Ее глаза опустились до уровня ладоней, но следов крови она не нашла.

– Я хотела… я не знаю, чего хотела.

– Ты слишком взрослая, можешь решать сама. И твоего Марка я не выгоняю. Поправится и, может, во дворце станет чуть оживленнее…

– Ты хочешь его оставить? – Мара даже слегка подпрыгнула на месте от неожиданности и мимолетной радости.

– Ну вот, ты уже сама говоришь о нем, как о дворняжке. Если он выживет, то пусть остается.

О матери Мара знала немного. Если бы они чаще общались, то, может быть, княгиня поведала бы дочери, как вместо Лады она ждала младшего брата для Сварга. И, возможно, она даже рассказала бы о том мальчике, который, по всем увещеваниям ворожей, должен был появиться на месте Мары. Но появилось две дочери. Сварг с детства не интересовался политикой, и по тому малышу, который бегал с деревянным мечом, быстро стало ясно, что юноша уйдет на войну и будет жить от похода к походу. Лада и Мара пусть и могли вырасти толковыми, но судить об их способностях еще рано. Мару интересовали гуляния, книжки, рисунки, а Ладу… о ней пора забыть.

Княгиня почти скрылась за поворотом коридора, когда Мара окликнула ее снова. Она остановилась и подняла тяжелые от усталости глаза на дочь.

– Меня позвали на праздник Зморза, – она выпалила это, набрав полную грудь смелости. – Я не хочу сбегать. Отпусти меня.

Раздумывая, мама посмотрела куда-то перед собой и хмыкнула.

– Зморз. Давненько я о нем не слышала. Я схожу с тобой.

Люди расступались, замолкали и испуганно переглядывались, когда княжна и княгиня под конвоем дворцовой стражи шли к месту празднования. Вечер был укрыт легкой морозной дымкой, густой и ледяной. Этот мороз обжигал щеки, из-за него слезились глаза. Мара куталась в меховую лисью шубку и прятала руки в пушистую муфту, но холод все равно добирался своими ловкими пальцами до ее кожи. Солнце еще не скрылось за горизонтом, но садилось стремительно: можно легко увидеть, как желтый диск падает за верхушки сосен. Народ столпился у самой кромки леса, некоторые люди уже зажгли факелы в своих руках и подносили их поближе к лицу – отогреться. Толпа стояла полукругом, в центре которого расположили небольшой костер и увешанное разными украшениями дерево.

Молодая сосна, возможно, высаженная специально для празднования Зморза. На нее повесили иссушенные колосья пшеницы, детские поделки из дерева и веток, бусы из сухих ягод и маленьких кусочков подсушенных яблок, даже обглоданные птичьи кости, связанные бечёвкой. Все эти украшения висели на неровных тонких ветках вразнобой. Люди приносили то, что могли, аккуратно цепляли свои дары на дерево, снова отходили в толпу.

Но самым главным украшением празднования оказалась румяная девочка лет двенадцати. Она стояла около сосны, полностью укутанная в кучу шалей, шуб, платков и прочего тряпья. Люди поодиночке выходили к ней и клали на ее тяжелые плечи ту одежду, которую могли дать. Некоторые обворачивали ее ноги и ступни шерстяными или льняными платками – девочку одели так плотно, что она начала превращаться в шар.

– Это дары для Зморза, – мама чуть-чуть наклонилась к Маре по привычке, но тут поняла, что девочка уже достаточно высокого роста, поэтому сразу же выпрямилась. – На молодое дерево вешаются игрушки и яства. Выбирается молодая откормленная девушка, которую одевают в лучшую теплую одежду, привязывают к дереву и оставляют на ночь.

У девочки-дара в глазах блестели снежинки слез. Щеки, прикрытые серой шалью в инее, полыхали рябиновым румянцем. Мужчина, одетый в легкую рубаху и подшитую шапку, неловко, дрожа вовсе не от мороза, подвел девочку к стволу дерева. Она прислонилась спиной к коре, словно была готова вот-вот упасть от тяжести надетых на нее вещей.

Все это – барахло, наспех снятое с нищего плеча. Проеденные молью шали, грязные обмотки, сшитые из тряпья рубашки. Женщины вокруг кутались в свои шубы, мужчины уводили глаза в сторону, разглядывая подлатанные валенки или стертые от работы варежки. Только одна женщина и один мужчина, тот самый, что подвел девочку к сосне, одеты в простые легкие рубашки. А на мужчине даже нет валенок – только шерстяные носки, которые уже начали подмокать на хрустком снегу. Тишина, тишина, солнце катилось по склону горизонта, бросая последние