Ельник - Ульяна Ма

– Она же замерзнет насмерть, – прошептала Мара. На этот шепот обернулись десятки лиц – красных, виноватых, голодных. Мару пробрала такая дрожь, словно она, как этот мужчина и эта женщина, стояла в одной только рубашке, без шали, без шапки, без шубы и без красивой меховой муфточки.

– Если замерзнет, то весна будет холодной, а лето даст мало плодов, – княгиня почти не понижала голос, потому как все внимание и без того приковано к княжеским особам. – А если доживет до утра, то Зморз будет добр к этим людям.

Мужчине в рубахе подали веревку. Он смотрел на нее растерянно, жалостливо по-собачьи, а потом стал приматывать девочку-дар к сосне. Женщина, которая так же плохо одета, вышла к нему и поцеловала девочку в красные щеки, а затем повыше натянула шарф на ее лицо. Обе они тихо плакали.

Морозное покалывание по всему телу стало невыносимым. Мара двинулась вперед, и никто ее не остановил, только озлобленные и недоумевающие взгляды уставились ей в спину. Она не видела, как придворная стража разом потянула свои руки к ее плечам, но княгиня остановила их одним коротким жестом – пусть идет. Мужчина, обвязывающий дерево, даже выпустил из рук веревку, когда увидел приближающуюся молодую княжну, а женщина взяла девочку за руку в тоненькой, огромной не по размеру варежке. Мара спешно стащила с рук муфту, расстегнула шубу и подала женщине.

– Оденьте свою дочь получше.

Стало очень легко. Прошло морозное покалывание в теле, мягкий тягучий холод обволок ее тело. Шерстяное платье все еще хорошо грело, и Мара готова отдать и его, если бы только родители этой девочки попросили. Женщина, разрыдавшись, выхватила из рук Мары одежду и начала спешно кутать в нее дочь. Шуба мала: на девочке и так слишком много тряпья, поэтому мать просто укрыла ее, как меховым одеялом, сунула ее беспомощные руки в муфту, в которой еще сохранилось тепло ладоней Мары. Отец подвязал шубу веревкой, чтобы она не свалилась.

– Спасибо вам, добрая княжна, спасибо, – рыдая, мать хотела обхватить Мару за плечи, но вместо этого упала в ноги лицом в снег.

– Спасибо, – отец стянул шапку и неловко качнул головой в поклоне. – Спасибо, – повторил он.

Он поднял свою жену со снега, та заливалась благодарным плачем. Мара не заметила, как горячие, как кипяток, слезы катились по ее лицу. Она обернулась вокруг, ища Дауда, и, конечно, он был рядом с ней. Но вот взгляды окружающих людей наконец-то устремлены не на него, а на Мару, на юную мягкосердечную княжну.

– Нужно помочь, – пробормотала Мара, заглянув в глаза Дауда. – Нельзя, чтобы она замерзла.

Она не ожидала, что Дауд воспримет ее слова, как приказ. Он расстегнул ремень на камзоле и легко снял его, оставшись в черной рубашке-безрукавке, обнажив белые, как снег, плечи. Отец девочки слегка выдвинулся вперед, когда Дауд подошел к ней, но не осмелился даже дотронуться до чужака. Страж накинул поверх шубы Мары огромный, как одеяло, камзол, который укрыл девочку от шеи и до головы. Мара глядела на Дауда блестящими глазами и, сама того не замечая, согласно и счастливо закивала ему, когда он обернулся к своей госпоже: да, правильно, правильно сделал.

Княгиня вышла из толпы, и нарастающий в народе шепот мгновенно стих. С ней выдвинулось двое стражей, один из которых держал в руке факел. Огонь блекло освещал лицо мамы, отчего морщины словно двигались, как змеи. Мара поежилась и прислонилась к Дауду, но мама смотрела вовсе не на нее. Подойдя к девочке-дару, княгиня слегка наклонилась вперед и взглянула в ее лицо. Она зашептала ей что-то на ухо, так тихо, что даже в такой тишине, где только трещал огонь на изголовьях факелов, не слышно ни звука из ее губ. Девочка замерла, в страхе перед княгиней зажмурив глаза. После этого княгиня выпрямилась, медленно подняла руки к своей голове и сняла песцовую шапку. Ее она так же плавно и аккуратно надела на голову девочки, после чего быстро развернулась, поманила Мару пальцем и двинулась прочь. Мара поспешила за матерью, бросив лишь беглый прощальный взгляд на родителей девочки. Ее мама уже не плакала, но с молчаливой благодарностью провожала гостей.

Девочка-дар пережила ночь. Наутро ее родители, сопровождаемые той же толпой, выбежали к сосне, стали трогать лицо своей дочери, отогревать белые щеки и покрытые инеем ресницы. Отец разрубил веревки, скинул часть одежды, поднял ее на руки и понес в дом, где наверняка вовсю дымилась теплая печь, давно готова горячая похлебка и отвар на ягодах. Вся одежда, которая была на девочке, подлежала сожжению. И шуба Мары, и муфта, и меховая шапка княгини; костер стал гореть особенно ярко, когда туда скинули камзол Дауда. Мара и ее страж наблюдали за этим издалека, не желая нарушать своим присутствием ритуал во славу Зморза. Она чувствовала себя будто недостойной присутствовать при встрече родителей, не спящих всю эту ночь, и их дочери, выжившей в праздник не чудом, а усилиями людей. Хотя, пожалуй, речь шла не о достоинстве – ей попросту страшно и стыдно, особенно если бы девочка умерла. Ведь она могла бы дать ей еще шали и платья, которых у нее много.

Послеобеденное время Мара и ее мама провели в храме Всеживы. Когда они преступили его порог, Мара поспешила к своему привычному месту, чтобы усесться на колени и произнести заученные слова молитвы, но мама остановила ее, положив руку на плечо.

– Сегодня мы пришли не к Всеживе.

– А зачем тогда?

Зимой храм выглядел зловеще и был очень холодным: блеклый свет едва оставлял следы на ледяном деревянном полу. Жрица молилась только ранним утром, но других посетителей Всежива почти не видела. Лицо деревянной богини становилось еще более морщинистым и недовольным, чем летом, и никакие молитвы не делали его счастливее.

Княгиня провела рукой по одной из трех колонн на восточной стене. Ее лицо выглядело задумчивым, даже напряженным, словно она вновь читала или составляла письма прямо за обеденным столом.

– Здесь стоял Ладо́г. Ты слышала о Ладо́ге?

Мара отрицательно покачала головой и тоже тронула колонну, словно каменный столп способен рассказать её о чём-то неизведанном.

– Это бог реки. Он дает хороший улов, если к нему правильно относиться. Если, например, выпускать из сетей самую тучную рыбу. А вот у этой колонны… – мама подошла к следующему столпу и коснулась его ладонью, – … у этой стоял Полянник, муж Всеживы. Бог палящего солнца и труда в поле.

– А у этой? – Мара обратила внимание