Самый опасный человек Японии - Александр Накул

Сложно сказать, какое было соотношение матчей по типу. Для нас важно знать одно: последний настоящий матч в истории реслинга прошёл на стадионе Ригли-филд в Чикаго в 1934 году. И даже этот матч был постановочным.

— Превосходно! Сразу видно: американский подход к делу!

— Где-то приблизительно в эти годы и появляется слово кейфеб. Его происхождение загадочно. Оно происходит, может быть, из французского, может быть, из латыни, а может, из поросячьей латыни. Все эти теории в равной степени недостоверны. По другой версии, это слово является попросту намёком рестлера по имени Кей Фабиан, который в одних историях глухонемой, в других — излишне разговорчив, а единственный достоверный факт, который мы знаем об этом человеке, — это то, что рестлера с таким именем или псевдонимом никогда не существовало.

Что такое кейфеб, не сможет толком сказать даже самый искушённый промоутер. По сути, это просто возглас: «Кейфеб!» И каждый знает, что по этой команде надо сделать одну вещь, причём не наяву, а в разуме.

По этой команде следует немедленно взяться за ум и продолжать делать вид, что поединок — настоящий. Что двое коллег, которые сошлись на арене, — смертельные враги. И что от исхода поединка действительно что-то зависит.

— Хотя поединок ненастоящий…

— Поединок, конечно, ненастоящий. А вот боль участников — настоящая. Но, хотя зрители тоже прекрасно всё знают, кто признается, что отдаёт деньги, чтобы смотреть на боль? А потому: «Кейфеб!»

Окава Сюмэй приложил руку к груди. Профессор давал понять, что понял команду.

— Кейфеб оказался крайне эффективен и для других американских постановочных зрелищ, — продолжал Кимитакэ. — Например, для политики. В чём разница между Республиканской и Демократической партиями? По большому счёту никакой разницы. Именно это позволяет им сражаться не на жизнь, а на смерть за голоса избирателей. Все прекрасно знают, что это ни на что не повлияет, что проигравшему ничего не угрожает и на следующих выборах он снова выставить свою кандидатуру. Но стране нужно зрелище!

— Да, ты тарахтишь очень по-юридически. Прямо как великие злодеи из романов Достоевского. У них всегда такие непроизносимые славянские фамилии, все эти Смердяковы да Свидригайловы. С их рассуждениями сложно спорить — но ещё трудней согласиться.

— А со зрелищами не спорят и не соглашаются. Их смотрят. И ещё в них участвуют.

— Американские выборы — и правда, то ещё зрелище, — согласился Окава Сюмэй. — Но для нас не очень годится. Америка — страна большая и богатая, она может себе позволить две правящие партии. А мы — страна небольшая. У нас правящая партия может быть пока только одна. Слишком много политиков мы просто не прокормим.

— Но можно попросить, чтобы их кормили потенциальные избиратели, — предложил Кимитакэ. — Есть же у нас до сих пор монахи — и даже в военное время им хватает пищи. Вот пусть и политик докажет, что он настолько выражает интересы людей, что они должны его за это кормить. Как тот монах, который заявил, что монах близок к просветлению, если он сумел одеться и поесть.

— Монаха Су Шаня, на которого ты ссылаешься, спрашивали не о том, как достичь просветления, — заметил Окава Сюмэй. — Его спрашивали, что такое изучение явлений. И вот именно с этим у нас проблем нет — наука пускай кое-как, но финансируется. Настоящему политику нужен кабинет с приёмной, хорошая мебель, помощники, превосходные костюмы, подогнанные по фигуре. И только тогда простые люди поверят, что этот человек выражает их интересы. Политик без кабинета, одетый в рабочую одежду — это уже не политик, это коммунистический агитатор какой-то. К тому же, если партий возникнет слишком много, станет непонятно, как император допустил, что он один, а правящих партий — две. Такая система прижилась в Англии, но для нас она, пожалуй, не подходит. Но ты продолжай про кейфеб.

— Идея кейфеба на самом деле очень близка японской культуре. В нашем традиционном театре очень многое построено на условностях…

— Не надо нам театра, — замахал рукой Окава Сюмэй, — это не годится для массовой идеи, которая сплотила бы народ. Над театром думать надо, а массы это не любят. Они вообще в кино ходили, когда росли. Есть пример нагляднее и проще, его поймёт любой, кто не был внуком губернатора. Скажи, ты застал ещё такие автоматы, где можно за деньги запускать шарики по лабиринту с колокольчиками и чем больше шариков по нему прокатится, тем больше выигрыш… который, правда, всё равно окажется меньше того, что ты спустил на этом автомате. По-другому и быть не может: иначе эти автоматы не приносили бы прибыли. Их запретили сразу перед войной. Они назывались «пачинко», а до этого — «коринфская игра».

— Коринфская? Это что-то про античную Грецию?

— К сожалению, всего лишь про такой же американский автомат, который назывался «Коринфский багатель». Так вот, сбоку у этого автомата есть ручка. Когда игрок её крутит, то он управляет скоростью подачи шаров, выбрасывает их на поле то быстро, то медленно. Игроку кажется, что что-то зависит от его мастерства. На самом деле как раз от его усилий здесь совершенно ничего не зависит. Быстро кидаются шарики, медленно — исход игры всё равно случаен и не в пользу игрока. Бывает так, что производитель ленится и ручка даже не подключена к основному механизму, — и сколько бы игрок её ни крутил, это ни на что не влияет. И игроки знают про всё это! Они знают, что выигрыш случаен, слышали, что ручка никак не влияет на исход. И всё равно ожесточённо её крутят, упорно делают вид, что они управляют процессом, что от ручки что-то зависит. А как проиграют последнее — начинают советы давать.

— Это немного похоже на парламентскую демократию.

— Вот именно!

— Не тех боятся наши консерваторы, совсем не тех… Одним словом, кейфеб к нам уже завезли. Теперь расскажи, как ты придумал использовать его как оружие.

— Тут важно не оружие, а те, кто держит его в руках, те, кто применяет. Вернёмся опять же к реслингу. Есть рестлеры, которые изображают хороших парней, есть рестлеры, которые изображают плохих. Первые популярны, вторые ещё популярнее. Разумеется, это тоже постановка, и тем больше она впечатляет зрителя. Их не смущает даже то, что хорошие парни превращаются в плохих, а плохие — в хороших по первому распоряжению менеджера. Смущены они были только один раз — когда «плохого» и «хорошего»