Предназначение - Галина Дмитриевна Гончарова

Макарий и отвечать не собирался. Хочет она… ну так что ж? А он вот о дождях из фиников мечтает, вкусные, заразы! Можно помолиться и о том, и об этом заодно.

Любава брови сдвинула:

– Владыка, когда умрет Борис, ты Федора поддержишь?

– Нет, Любава, я ребеночка государева поддержу, – спокойно ответил Макарий. – Не знаю уж, сын у него или дочка будет, да всяко я на их стороне буду.

Любава ножкой топнула. Когда-то от этого жеста млел государь Иоанн Иоаннович, да уж три десятка лет пробежало, и Макарию родственница не нравилась никогда. Не в его вкусе такие бабы, даже в молодости – не в его!

– За этим звала?

– Нет, владыка. Ежели Борис умрет, а Устинья ребеночка скинет – поддержишь Федора?

– А с чего бы такое вдруг случилось? – Патриарх дураком не был, понимал, просто так разговоры эти не заводят. – Ты чего натворить хочешь, Любава?

– Ничего не хочу, – царица брови свела, – мой сын на престоле сидеть должен, его это право, его место. А с твоей поддержкой, владыка, никто и слова против не скажет, не посмеет.

– С моей поддержкой, значит. А что надобно для такого дела, а, родственница? Чтобы Бориса убили да и жену его, так, что ли? Не вижу я другой причины.

– Какая разница, владыка?

– Такая, Любава. Ты мне хоть и родня дальняя, а только правду скажу – не надобна тебе власть. И Федору не надобна, ему бы не в царской семье родиться, у кабатчика какого! Не поддержу я вас даже в таком случае, потому как загубите вы оба Россу. Уничтожите.

– Макарий!

– Ты правды хотела? Ну так получи – против я! Был и буду! Бодливой корове Бог рог не дал, а тебе – власти. Вот и не лезь, не гневи Господа! Что ты задумала?

– Тебе какая разница?

– Прямая! Говори, не то к Борису пойду, все ему расскажу! Думаешь, помилует он вас обоих? И тебя, и Варьку? Не потому ли Платон исчез – пакость готовит?

Любава развернулась, на колени перед Макарием кинулась, за руки схватила:

– Нет! Владыка, бес попутал!

– То-то же.

Укол резкий был, секундный, а Любава тут же и отстранилась, с коленей встала.

– Прости, Макарий. Значит, без тебя.

Патриарх попытался шаг сделать, слово сказать – не вышло. Разливался по телу холод, захватывало члены онемение, крикнуть бы, хоть шаг шагнуть, в дверь вывалиться, авось стражники или слуги увидят… Только и того он сделать уже не мог.

Становилось все темнее и холоднее, мужчина опустился на колени, потом и вовсе лег на пол… Последним, что врезалось в гаснущий разум, было: «Господи, помоги Россе!»

Потом погасло и сознание.

Патриарх Россы, Макарий, лежал бездыханным у ног своей убийцы.

Впрочем, Любава на него внимания не обращала. Она аккуратно заправляла в перстень иголку, которой так удачно оцарапала слишком совестливого дурака.

– Любавушка? – Варвара заглянула в дверь, оценила картину и тут же дверь прикрыла за собой, засов опустила. – Неужто упрямиться вздумал, дурак этакий?

– Упрямился, Варенька. Эх, жаль, яда капли самые остались и нового не достать. Это мне из Рома самого привезли, царапины хватает и действует практически сразу.

– Так, может, Бориса и… оцарапать?

Любава губы поджала.

– Без тебя я никак не догадалась бы.

Варвара головой покачала:

– А все ж таки?

– На Макария посмотри.

Варвара на патриарха взгляд бросила, поежилась… Жуть, как она есть, весь синий, язык высунут, на губах пена засохла…

– Такое людям не покажешь.

– То-то и оно… дураку понятно – отравили. Мигом шум поднимется… да и мало у меня яда. Считаные капли остались в перстне. Может, на одного человека хватит, а может, и того не хватит, к сожалению.

– А еще приказать привезти?

– Не получится. Это из Рома, там у них было целое семейство отравителей. В результате их просто перебили, а кольцо… оно долгий путь прошло. Секрет яда утрачен.

Кольцо подарил Любаве Рудольфус Истерман в знак истинной любви. Или… в надежде, что не выдержит государыня да и оцарапает или мужа, или пасынка.

Выдержала, потому как отлично понимала: первое подозрение – и не жить ей. За такое… Кому выгодно? Царице?

Отравительница? Ведьма?!

А ведь в ее случае… покамест не подозревают, она жива и в палатах. А как только заподозрят да искать начнут, ведь найдут все, что не хотелось бы показывать.

Ой как хорошо найдут!

Так что Любава рисковать не стала, лежало кольцо да и своего часа ждало. Дождалось.

А яда там и правда чуточка. Хотя Макария отравить риск был, конечно. Но ежели что, у Любавы и клинок был, только рисковать не хотелось. Не привыкла она сама убивать, чаще чужими руками справлялась.

– Что с ним делать-то теперь, Любушка?

– А что мы сделать можем? Федьку позови, да пусть этого… Михайлу возьмет с собой. Вытащат они тело, да и в Ладогу сбросят.

– А Михайлу потом… тоже?

Любава головой качнула:

– Нет. Пусть остается, пригодится еще. Вроде как Федору он верен, сыну свои люди понадобятся вскорости.

Варвара кивнула задумчиво:

– Хорошо, позову сейчас.

Вышла боярыня, Любава на Макария посмотрела, рядом с ним на колени опустилась. Обыскать покамест тело, вдруг на нем что интересное обнаружат? Опять же, перстень снять пастырский, крест золотой, тяжелый, чего их в реку выбрасывать? Глупо сие… И надо Федьке сказать будет, чтобы раздели Макария, одежду на лоскуты порезали да и в реку кинули. Мало ли голых стариков в реке выловить можно? Не опознают его никогда, да там и рыба постарается, и раки…

Страшно Любаве не было, брезгливо – тоже. Она боролась за свою будущую власть над Россой.

* * *

Навек Михайла запомнит эту ночь.

Мамочки, страшно-то как!

Сидишь ты у царевича, в карты с ним играешь, в игру новомодную, из Франконии привезенную, винцо попиваешь, жизни радуешься, а тут Варвара Раенская входит.

– Феденька, Мишенька, вы государыне царице надобны.

– Матушке? – Федор на дверь покосился недовольно. Михайла даже знал почему: Аксинья ждала его. Послушно ждала, сидела, Федор обещал ее плетью выпороть, когда уснет или не дождется… Нет, не сочувствовал ей Михайла. Она чего хотела, то и получила, а что Федька к тому приложен, думать надо было. Зависть – она к добру не приводит, особенно зависть подлая и пакостная.

– Матушке, Феденька. И скоро не вернетесь вы, может, часа через три или четыре.

– Хорошо, тетушка.

Федор еще раз подумал, но Аксинье ничего говорить не стал, просто дверь снаружи запер. Пусть жена сидит и ждет… Нет-нет, с Устиньей никогда б он