Предназначение - Галина Дмитриевна Гончарова

– Государь, никак, радость у нас?

Устя лицо на плече у Бориса спрятала от смущения, ресницы опустила, да уши-то не заткнешь.

– Непраздна государыня, все верно, боярин.

– Радость-то какая, государь!

И то… с Маринкой, стервой сухобрюхой, поди, десять лет прожил, как бы не больше, – и никого, а с Устиньей и полугода нет еще, и непраздна уже государыня. И сомнений нет ни у кого, чай, она от царя лишний раз на шаг не отходит, какие уж тут любовники, все напоказ, и ночью вместе они…

Радость?

Еще какая радость-то! Всем, окромя Устиньи самой, надеялась она до шестого месяца помолчать, пока живот на нос не полезет, так нет ведь! Привезли тут… вонючек!

Впрочем, Борис виду не показал, купцу рукой махнул:

– Ладно… за весть такую… торгуй беспошлинно год!

Купец в благодарностях рассыпался, а Борис жену подхватил поудобнее да и понес в покои свои. Поговорить им надобно было. Шел он по коридору, а за спиной их шум нарастал, по палатам царским словно волна приливная расходилась: непраздна государыня… наследника ждет… царевича.

* * *

– Устёна, хорошо все с тобой?

– Да, Боренька. Не ждала я, что так получится, но все не предугадаешь, чай, не боги мы, люди…

– Что ж, Устёна, теперь, когда знают все о тайне нашей, что делать будем?

– Прабабушку я попрошу ко мне переехать. Когда не знал никто, мне опасность и не угрожала, а теперь стеречься придется. От клинков ты меня оградишь, а от яда да порчи мы с ней уберечься постараемся.

– Словно в осаде, в доме своем!

Устя мужа по руке погладила, приобняла легонько.

– Боренька, всяко в жизни бывает, потерпеть надобно. Просто потерпеть…

Борис и сам понимал, что выхода другого нет, Федора отослать – и то не дело. Друзей надобно близко держать, врагов еще ближе… Сейчас хоть на глазах все, а что они без пригляда начнут делать – Бог весть!

– Хорошо, Устёнушка, будь по-твоему.

– Боренька, чуть переждать надобно, беда близится, чую, злом по Ладоге тянет, вода о плохом шепчет… Скоро все устроится, а покамест стеречься будем.

Борис кивнул мрачно.

Все они понимали, только выбора покамест не было, ждать придется. Ждать, наблюдать, врагу зубы ядовитые вырывать, уж части нет, а что-то и осталось. Ничего, с Божьей помощью дело и сладится, ребенок еще родиться не успеет.

И Устя понимала, и Борис: сейчас зашевелятся гадины, на свет выползут, им ребенок этот что нож острый. И когда получится все… должно получиться.

А иначе… Борис о том и не знал, и не узнает, а Устя себе поклялась: ежели Любава до рождения ее малыша не денется никуда, она сама ее убьет! Возьмет грех на душу…

Нельзя так-то?

Но и Любава ее не помилует. Потому и Устя не дрогнет. Трудное лето впереди будет…

* * *

– МАТЬ!!!

Федор орал, что тот лось в гоне. И до него новость дошла, ровно топором ударила.

– Чего ты кричишь, шальной? – Любава сыну вольности спускать не собиралась. – Что тебе не ладно, что не складно?

Федор глазами так вращал – сейчас приступ очередной, кажись, начнется. Ан нет, на что-то и Аксинья сгодилась, не сорвался, заорал только:

– Мать! Беременна моя Устя!!!

– Не твоя покамест!

– БЕРЕМЕННА!!!

– Так замужем она, чего ж удивительного?!

Федор слюной так брызнул – царица поморщилась, утерлась даже. Сынок на то и внимания не обратил.

– Ты ее мне обещала!

– И слово свое сдержу.

– А ребенок?!

Любава усмехнулась хищно, зло…

– А что тебе тот ребенок? Устинья, когда не захочет его лишиться, все для тебя сделает. Любить будет, пятки целовать.

Федор ровно на стену налетел, так и остановился.

– Че-го?!

– А ты что думал, Феденька?

– Не понимаю я тебя, мать…

– Так сядь да объяснить мне все дай. Садись-садись, разговор серьезный будет.

Федор сел, послушался и не ведал, что их Варвара Раенская слышит. Любава знала, но от наперсницы тайн не было у нее. А вот о Михайле никто не знал. А Михайла опрометью вниз кинулся, в чулан с дымоходом, приник к нему, в слух превратился.

– Феденька, то, что Устинья непраздна, для нас ровно подарок. Вот представь себе: умирает Борис от удара, так, к примеру. Что Устинья сделает, чтобы ребеночка своего сберечь?

Федор и не колебался даже:

– Все сделает.

– Так и смотри. Когда Бориса не станет, мы можем Устиньиного ребеночка за твоего выдать.

– Почему тогда попросту мне на ней не жениться?

– Потому как не поймет никто. Сам посуди, ежели Аксинья умрет, а ты сразу на вдове брата своего женишься, даст ли патриарх согласие?

– Ты попросишь – даст.

– Народ все одно не поймет. Слишком уж быстро это будет. А ежели добром… Пойдет за тебя Устинья?

Федор и задумываться не стал:

– Пойдет.

Любава так расхохоталась, что фырканья заглушила, и Варвара не сдержалась, и Михайла чуть головой о дымоход не ударился. Вот же болван самоуверенный!

Какое – замуж?!

Да Устинья до него по доброй воле палкой не дотронется, не прикоснется! Не то что не люб ей Федор – отвращение вызывает! Все это видят, кажется, кроме самого Федора!

А ведь… и Михайлу не любит она. И так на минуту мерзко Михайле стало, передернуло даже. Такой он себя мразью почувствовал, и этим на все плевать – и ему тоже? Он такой же, как они? Но думать некогда было, слушать надобно!

– Не льсти себе, сынок, один ты не видишь, что Устинья мужа своего любит до беспамятства!

Федор напрягся, кулаки сжал:

– Нет! Приневолил ее Борька, родители приказали! Моя она!

Поняла Любава, что не переубедит сына, рукой махнула.

– Ты мне всегда верил, Феденька, вот и в этот раз поверь. Хочешь ты Устинью, так сделай, как я говорю, тебе еще страной править, нельзя законы нарушать.

– Я новые напишу!

– Покамест не напишешь. Не тревожь болото прежде времени, меня послушай!

– Слушал уже – и что?! Устя от другого дитя носит! Это мой ребенок должен быть! МОЙ!!!

– Не ори на меня! – Когда хотела, Любава и медведя бы одним голосом остановила, куда там бедолаге Федору? – Мал еще голос на мать повышать! Сядь и слушай! Выбора нет у меня: когда не сделаем, что задумано, я в монастырь отправлюсь, а ты за Урал-камень! Нравится тебе это?!

– Нет.

– А все к тому идет! Не знаю, как так получилось, а все же! Устинью пришлось Борису отдать, Аксинья не затяжелела, брата моего убили, дядю твоего, Платона…

– Так ведь просто…

– Убили. И еще