Белая слива Хуаньхуань - Лю Ляньцзы

наших встреч императрица-мать стояла на коленях во внутреннем зале и читала нараспев буддийские каноны, а я сидела неподалеку и иероглиф за иероглифом переписывала бессмысленные, как мне казалось, санскритские письмена. Сегодня в курительнице бошань жгли сандаловое дерево. Блеклый дымок размеренно, слегка извиваясь в воздухе, поднимался вверх. Судя по отрешенному лицу тайхоу, мыслями она находилась где-то очень далеко. Между ее бровями возникла морщинка, напоминающая по форме гору Бошань.

Я решилась нарушить тишину и спросила:

– Вам нравится запах сандала?

– Буддисты часто используют сандал, и дело тут не в том, нравится он им или нет, – тайхоу слегка приподняла глаза и посмотрела на меня. – Наложницы редко выбирают благовония с сандалом. Как ты поняла, что это именно он?

– Я пользуюсь сандалом в моменты, когда мне надо успокоить разум. Он помогает лучше, чем успокоительная смола [98].

– Умница, – императрица-мать улыбнулась. – Жизнь человека не обходится без неприятных моментов. Хорошо, что ты знаешь, как можно отвлечься от плохих мыслей.

Буддийские каноны изначально были написаны мелкими иероглифами, поэтому тайхоу, у которой было слабое зрение, чтение давалось очень тяжело. Я же писала большими иероглифами с прямыми черточками, и ей это понравилось.

Вот только из-за чрезмерно рассудительной натуры, даже если тайхоу что-то по-настоящему нравилось, она редко это показывала. Временами она просматривала то, что я уже написала, и говорила с улыбкой:

– У тебя очень изящный почерк, вот только ему не хватает величия. Но ты все равно пишешь очень достойно. Все недостатки только из-за твоего юного возраста.

Для нее эта пара фраз мало что значила, но вот меня она заставила покраснеть от смущения. До недавнего времени я гордилась своим почерком. Однажды мы вместе с Сюаньлином переписывали «Сорочий мост» Цинь Гуаня [99], и я до сих пор помнила то приятное щекочущее ощущение, когда он шепотом хвалил меня и его дыхание касалось моего уха: «Этот иероглиф у Хуаньхуань похож на танцовщицу, что составляет букеты и держит в руках гибискус; а этот похож на красавицу, вышедшую на сцену, или на тень небожительницы-феи; а вот этот подобен красному лотосу на искрящейся водной глади или краскам заката, отражающимся в бирюзовой воде» [100].

Я отвела взгляд и смущенно рассмеялась:

– Вы меня перехвалили. Мне далеко до императрицы, которая умеет писать и правой, и левой рукой. Вашей Хуаньхуань стыдно за себя.

При упоминании императрицы Сюаньлин сразу стал серьезнее.

– У Ее Величества красивый почерк, с этим не поспорить, – сказал он после недолгих размышлений. – Но он слишком правильный, поэтому лишен всяческого очарования.

Вспомнив этот разговор, я посмотрела на тайхоу и сказала:

– Самый красивый почерк у нашей драгоценной императрицы. К тому же она умеет писать обеими руками.

Императрица-мать, вежливо улыбаясь, смотрела на цветущий химомант [101], стоящий в углу зала, и перебирала четки.

– Сливы начинают благоухать, только пережив холода, – произнесла она нараспев [102]. – Чтобы твои иероглифы выглядели еще лучше, тебе надо стараться и писать как можно больше и чаще. Ничто не дается сразу. Императрице тоже пришлось приложить усилия, чтобы научиться изысканно писать. Она до сих пор каждый день занимается каллиграфией.

И тут я вспомнила, что однажды во время очередного визита вежливости я увидела на столе императрицы толстую пачку исписанных листов рисовой бумаги. Я тогда очень удивилась и не удержалась от вопроса:

– Сколько же времени понадобилось императрице, чтобы исписать столько листов?

– В последние дни матушка-императрица писала не так много, – ответила мне Цзяньцю. – Эту пачку она исписала за три дня.

Меня это поразило, но я ничего больше не сказала. Императрица не была избалована вниманием Сюаньлина, поэтому большую часть времени проводила в тишине и одиночестве и занимала свободное время каллиграфией.

– Цзеюй Чжэнь, тебя неплохо обучили, вот только… – Тайхоу прищурила глаза и, то ли в шутку, то ли нет, сказала: – С тех пор, как ты удостоилась благосклонности императора, ты очень редко бралась за кисть.

Я в мгновение ока покраснела до корней волос.

– Мне очень стыдно, – пропищала я не громче комара.

Но тайхоу не стала меня порицать, а наоборот по-доброму улыбнулась и сказала:

– Редко у кого в молодости хватает терпения подолгу сидеть и выводить на бумаге иероглифы. К тому же император тебя любит и хочет, чтобы ты чаще проводила с ним время, поэтому совсем не важно, занимаешься ты каллиграфией или нет. Нравишься ты государю или не нравишься, зависит не от того, красивый ли у тебя почерк.

Тайхоу очень хорошо ко мне относилась, а после этих слов я стала уважать ее еще больше.

Время от времени Сюаньлин проводил ночи в моем дворце, и я аккуратно и ненавязчиво пыталась убедить его почаще проводить время с императрицей. Но он лишь посмеивался в ответ:

– У моей Хуаньхуань такая добрая душа!

А я улыбалась и говорила:

– Императрица – мать для всего государства. Императору не стоит забывать про нее.

Весна была все ближе, и с каждым днем становилось все теплее. Однажды я по обыкновению проснулась рано утром и отправилась на поклон к императрице. Стоило мне переступить порог ее дворца, как до меня из западной зимней комнаты донеслись звуки смеха и разговоров. Я широко улыбнулась, вошла в комнату и низко поклонилась, приветствуя хозяйку дворца. Императрица, увидев меня, улыбнулась и сказала:

– Вы словно бы сговорились: почти все пришли меня проведать. И приветствуете все одинаково.

Только тогда я заметила, что по восточную сторону от императрицы сидит наложница Хуа, а с западной стороны – наложница Фэн, а рядом с ними восседают остальные жительницы гарема. Среди красавиц в дорогих одеждах Линжун выделялась своей хрупкой фигурой и робостью. Она была точно скромный и нежный цветок посреди пышного цветника.

Поприветствовав сестер-наложниц, я широко улыбнулась и сказала:

– Какое приятное совпадение!

Я подошла к Линжун и взяла ее за руку.

– Погода еще не совсем наладилась. Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила я.

– Спасибо за беспокойство. Мне уже лучше… – начала Линжун, но договорить ей помешал кашель. Откашлявшись, она высморкалась и посмотрела на меня с виноватой улыбкой. – Ох, и насмешила я тебя! Но это просто легкая простуда, только почему-то все никак не проходит.

Из-за насморка Линжун немного гнусавила, поэтому ее голос был не такой чистый и очаровательный, как раньше. Из-за того, что она заболела, Линжун уже больше половины месяца не проводила ночи с императором, но это пошло на пользу Чунь. Сюаньлин был очарован ее прямотой и простодушием.

– Сестрица Чжэнь, почему ты беспокоишься только о сестрице Ань и совсем не обращаешь внимания на меня? – в шутку спросила Чунь-эр. – Я ведь тоже твоя младшая сестренка.

– Да-да, ты