Знаток: Узы Пекла - Герман Михайлович Шендеров

июне, бросив квартиру в Минске и жену-изменщицу. Думал здесь спиться, в глухой деревне-то, утопить тоску в горилке. Ан нет, по приезде получил письмо, прислали материал, деньги выделяют на скотину. Сам того не заметив, деятельный по натуре Полищук втянулся в работу, начал развивать местную отрасль.

– И на Марсе будут яблони цвести! – произнес он маленький тост и уже взялся за стакан, как в дверь постучали.

– Остап Власович? – В приоткрывшуюся щелку сунулась голова заместителя.

Тот явно был испуган, аж позеленел весь от бледности.

– Да, слушаю! Чаго табе, Иванец?

– Там у нас гэта, ЧП случилось…

– Шо-о-о?

– ЧП у нас! Петрухе Землянину теленок пальцы отхватил!

– Чаго-о-о? – И так кажущиеся огромными за очками глаза зоотехника увеличились еще больше.

– Его уже в больницу в райцентр собрались везти, перевязали чем нашли!

Полищук выскочил во двор. От третьего коровника двое работников вели, поддерживая, Петруху – тот стонал, подгибая локоть перевязанной бинтами руки, покрасневшими и наложенными наспех. Полищук выругался при виде увечья. Петруха-то теперь, как и он, леворучка: пальцы у парня отсутствовали начисто, окромя большого. Уже подъехал один из трактористов, вопящего от боли младшего зоотехника принялись грузить в кабину. Бинты разбухли от крови, на землю падали ярко-красные капли.

– Петька, Петро! – Полищук схватил подчиненного за грудки. – Что случилось, как ты так?!

– Да я, Остап Власович, просто сена ему кинул в стайку, а он хвать! – и пальцы мне отгрыз, что твою моркву, – слабым голосом отвечал Петруха. – Я назад, а они все давай из стаек ломиться, як ополоумевшие. Еле убег…

– Гэта як же ж, это чаго ж… – бормотал Полищук.

Петруха ойкнул, баюкая забинтованную руку. Трактор завелся и поехал по полю, фыркая выхлопными газами. Стоявший рядом Иванец сказал:

– Инвалид же буде, дай Бог ему здоровья… Остап Власович, а кто буде в третьем загоне работать? Туда ж никто ходить не хочет.

Не ответив, Полищук отправился обратно в кабинет – допивать содержимое графина. Настроение, такое солнечное с утра, оказалось в край испоганено.

Труп бычка в курятнике выглядел странно. Максимка подумал, что таких он и не видал ни разу – лысый весь, без шерстки. Кожа лоснится, под ней бугры мышц, хотя еще и не бычок даже, а так, теленок малый. И зубья торчат острые, что у твоего котяры. Голова вся раскромсана, в темной засохшей крови. Сидевшие на насестах куры кудахтали, хлопали крыльями. Демьян ерошил бороду, как всегда делал в раздумьях. Максимка уже угадывал его мысли – теленок вломился в курятник? Где такое видано?

– Учора, гришь, подстрелил его? – спросил Демьян у колхозника Сеньки. – И он куру жрал?

– Вот те крест, зна́ток! – Сенька размашисто перекрестился. – Я и сам глазам не поверил! Ночью завопили, всполошились все. Я ружжо схватил и сюды, а тут гэта сволочь курицу жует, дверь вынесла! – Колхозник показал на сломанную дверь курятника. – Ладно бы волк, но теленок? И на меня так зырк глазищами страшно… Ну я и пальнул со страху сразу. С дуплета не завалил его, пришлось топором добивать, он кричал яшчэ так, як бы не бык он вовсе, а дите малое. Я чаго тебя и позвал, зна́ток. Шо за диво такое?

– Тут покумекать треба… Но с тем, что диковина гэта, спорить не стану.

– Дядька Демьян, гляди! – Максимка указал на хвост – будто крысиный с виду.

В курятнике стояла густая полутьма, лишь с улицы через дверную щель падал солнечный свет. И вот аккурат там, где ложился луч солнца, лежал телячий хвост и будто бы дымился, что бикфордов шнур.

– Глазастый ты мой! – Демьян привычно потрепал ученика за волосы. – Ну-ка, Сень, подсоби мне! А то я намедни руку обжег, болит малясь.

– А чаго робить-то?

– За копыто бери, я за другое, да потягали на вулицу. Надобно на солнце его повялить.

Вдвоем зна́ток и колхозник выволокли бычка, оказавшегося довольно тяжелым, из курятника во двор, на солнечный свет. Тут-то труп и задымился весь; на глазах у всех лысая шкура зашипела, как если б на сковороде пеклась, начала съеживаться. Завоняло так противно, что все трое отшатнулись.

– Чуешь, серой несет, яйцами тухлыми? – закрывая нос рукавом, спросил Демьян. – Не к добру гэта…

А труп тем временем разлагался настолько быстро, что Максимка едва успевал замечать все изменения. Вот кожа вся скукожилась, лопнула в нескольких местах, провалилась вдоль ребер сухими лохмотьями. Внутри быка зашипели органы, распространяя еще более мерзкий смрад, отчего вокруг трупа повисло зловонное облако; тут же в глазах зарябило от налетевших на пиршество мух. Следом и кости начали распадаться, превращаясь в пыль, как дрова, сожженные в пепел. Не успел Максимка и моргнуть пару раз, как телячий труп уж истлел, лишь осталась на земле булькающая и неимоверно вонючая лужа блевотного цвету.

Побледневший Сенька перекрестился три раза, зашептал молитву.

– Да святится имя Твое… Да избави нас от лукавого…

– Верно делаешь, что молитвы читаешь, – помрачневший зна́ток ткнул в лужу клюкой, тут же брезгливо вытер ее о траву. – Шо ж за напасть такая знову, откуда?

– Стал быть, не ведаешь ты, зна́ток?

– Понятия не имею. Но доведаюсь, ты уж не сумлевайся. А откуда у вас тут телки-то могут быть?

– Дык то знамо – со скотофермы, откуда ж яшчэ, Демьян Рыгорыч?

– С участка зоотехнического?

– Да, я ж на окраине живу, тута до участка километра два, коли прямо идти, по лесу. Оттуда он, верно табе кажу. У мине у всех соседей две буренки, и всех телят их я знаю – нету там такой пакости, и быть не может. А про скотоферму слухи всякие ходют!

– Знаю я твои слухи, – отмахнулся зна́ток, – но на участок прогуляемся, глядишь, есть и в слухах правда. Ты давай-ка, Сеня, про то, что бачил зараз, больно не распространяйся никому, зразумел?

– Да ни в жисть! – Сенька снова перекрестился, возбужденно кивая, и стало ясно: сегодня же про жуткого бычка узнает все Задорье. Демьян только вздохнул. Пошли к зоотехническому участку прямо – через лес, ничего не боясь. Зна́ток в пути сетовал на то, что и нечисти, и пекельных тварей, и проклятий в Задорье стало столько, что не развернешься – вона, люди уже боятся по грибы-ягоды ходить, и это посередь лета. В лесу ни души не видно, а подосиновики под ногами гниют.

– А чаго оно так, дядька? Мы, когда в Сычевичи ездили, там на всю вёску один анчутка был. И тот полудохлый, в печку заховался.

– От табе и вопрос на засыпку, ты будущий зна́ток