Знаток: Узы Пекла - Герман Михайлович Шендеров

class="p1">– Все с ним так, тольки ваш дух домашний – не суседко никакой. Он у вас, коли крови бабские почует – такое устроит… Табе лучше и не знать. Хотя Дема-то бобылем живет, ему какая разница, хе-хе. Надо ж додуматься – в домового такую тварь взять! Игошу, мля!

– Какого-такого игошу?

– Да обыкновенного. Баба як напярдолится всласть, а рожать неохота – она к повитухе сходит, али травок всяких нажуется, или там, допустим, проволокой… И дитенка скинет да прикопает, где попало, – неотпетого да некрещеного. От он себе мамку-то новую искать и начинает. А як найдет – высосет досуха, як павук муху. Помню, была у мине як-то одна любительница…

– Так шо там про Пекло да колдунов? – перебил Максимка.

– Слухай, короче. Мы, киловязы да колдуны, с чертями уговор заключаем. А уговор такой – покуда колдуешь да портишь, черти табе – подмога и друзья. А шоб колдовать, зубов треба. Знаешь же, когда говорят «зуб даю»? От оно оттуда и пошло: ты черту зуб, а он тебе – хошь клады подземные, хошь бабу пригожую, хошь еще чаго… Ну а як зубы все – так и кончилась жизня, вся вышла. Тут самое-то важное – грехи успеть передать, с чертями вместе. Тогда отмучаешься в Пекле, изотрется-искрошится плетка твоя, мытарства пройдешь – и на небушко; бо, коли грехи отдал, то не киловяз ты боле, а так, грешник простой. А коль грехи тяжкие больно – так ни мытарств, ни небушка тебе не видать. Будешь мыкаться в тушке своей, покудова не истлеешь, да и опосля не лучше.

– Потом в Пекло, да?

– Щас, разбежался. Пекло внутре-то самой огонь разжигает. Чертям-то твоим домой охота али к другому какому колдуну – козни творить да людей портить, а вы грехами вот так связаны – не пускает ни их, ни тебя. Так вот ты, получается, меж двух огней – по земле душой неупокойной ползаешь, пресмыкаешься, як тварь якая – ни голоса у тебе, ни тела, мука одна. А Пекло с тобою, як друзья твои закадычные, на спине сидят, да хлещут и грызут тебя, да ненавидят пуще немцев, что судьба вам такая на пару выдалась. Разумеешь, не?

Максимка кивнул. Что-то щелкнуло, сложилось в его голове, как мозаика.

– Так, мож, Купава-то того? Грехи не успела отдать?

– Выходит, так. Еретница она, проклята навеки. Ляжит где-то… А черт ее и знает, где она ляжит, я и сам искал, для интересу. Но закопал ее кто-то далеко да глубоко. Знаешь, я як думаю – раз уж слыхал ты голос ее, то и разложилась она, стал быть, истлела полностью, до косточек. Одно в толк взять не могу – откуль она зубы взяла, шоб письма зоотехнику слать и прочие пакости творить? У нее-то зубов нема – все черти отняли, они гниды жадные, – и Сухощавый, как-то фальшиво скосив глаза, потер челюсть с кровоточащей десной. – В толк взять не могу, где взяла она их!

– В зубах, значит, вся сила?

– Ага. Ну то пока живой, мертвыми-то зубами много не наколдуешь, тольки на плеть и годятся. Вон у тебе их скока, пасть полная, да все живые… Всю жизнь можешь с чертями в карты играть. Давай в дурачка перекинемся? Иль в преферанс? – Киловяз ловко перетасовал колоду меченых карт, но ученик отрицательно мотнул головой – не хватало еще с колдуном-картежником за игру садиться. В карты-то он играть умел, Свирид учил как-то. Помолчали.

Максимка сидел и прикидывал – какой бы еще вопрос позаковыристей задать: отвечал Сухощавый куда охотнее Демьяна. Тут его осенило:

– Дядька Мирон, а с баней-то гэтой шо? И почему ночи ждать надо?

– Тьху ты! И чему тебе только Демьяшка учил? Напрашиваться хоть умеешь?

Максимка пожал плечами – вроде вспоминалось что-то такое, как Демьян бормотал всякое перед входом в баню в Сычевичах.

– Тю, темнота. Баня, Максимка – гэта нечистое самое место, не людское. Ты шо думаешь, мы вениками хлестаться да в пару-дыму сидеть сами выдумали? То колдуны стародавние, кто в Пекло ходить умел, там и подглядели.

– Гэта на кой?

– Так як же ж? Душа-то она после мытарств куда – на небушко. Вот и человек – помучается, помыкается, потомится в пару да дыму, мочалкой потрется, веничком похлещется и чище станет, душой и телом. Да тольки плата за то небольшая есть.

– Якая?

– А такая! Баня-то – штука паганская, яшчэ до того, как Бог пришел на нашу землю. А як пришел – всех старых божков в леса да на болота согнал, а ведьмы да колдуны по баням попрятались, тута, в банях обряды черные совершали. Бо и считается, раз надумал сделку с Пеклом заключить – иди в баню. Сквознячок ма-а-ахонький там дует, аж из самого Пекла в любой баньке. А яшчэ тута бородавки срезают, порчу наводят, молодые пярдолятся во грехе, а бабы после плод скидывают. Дрянного много, словом. Вот всяку паскудь гнилую туда и тянет, а банник всем заправляет, навроде начальника он там. Следит, шоб ни оттуда, ни туда ничего не шастало. Днем-то яшчэ ладно, разве шо павуки по углам. Ну гэта коли крестик сымешь да напросишься. А ночью банник дверцу-то для других отворяет: паскудь да грешники к нему помыться да покуражиться ходят. И коли душа человеческая ночью порог бани переступит – не быть живу. Банник о каменку спалит или обдериха – жена банникова – кожу с живого снимет; не наше то время, словом.

– А мы туда як же…

– Дык на то ты и знаткой, шоб нечистых не палохаться. Ты давай-ка кушай, не стесняйся; у мине и так зубов нема, я сала пососу, и сыт ужо. Як чуял, шо табе встречу, пожрать назапас.

Донельзя умаявшийся Максимка пытался вдоволь наесться, но уже падал от бессилия: глаза слипались сами по себе, невыносимо хотелось спать. Заметив это, киловяз сказал:

– Ты, гэта, поспи малость, зна́ток херов. Я уж табе разбужу, не сумлевайся, як понадобится в баню идти. Вечор ужо наступает – гляди, ночь якая пригожая буде.

Максимка с облегчением улегся в мягкую траву, пару минут наблюдал за Млечным Шляхом, следующим по небосводу: чудилось, будто бы все дурацкие людские судьбы повинуются его движению в космосе. Звезд казалось так неисчислимо много, что Максимка быстро потерял себя, пытаясь их сосчитать. Вместо привычного видения о Колыме и о вскрытом злыми людьми животе ему приснился Демьян. Тот будил его, грубо тряся за плечо:

– А ну вставай, неслух! Вона ночь на дворе, на дело пора!

– Якое дело? –