Знаток: Узы Пекла - Герман Михайлович Шендеров

– Повидаться?

– Ага! И палку надо состругать по обычаю; пригодится она мне.

– Колдовскую палку? – испугалась Акулина, перекрестилась. – Ты с чертями забратался?

– Та не, якие черти, – отмахнулся Демьян. – Так, то отряд навьей тропкой проведу, то припасы немчуре спорчу. Вось, думаю, сподручное что-то надо, шоб ежели что – раз по хребтине!

– А где ж ты во́зьмешь гэтую палку?

– Знаю место, – отрезал зна́ток, дав понять, что больше ничего не скажет.

Как стемнело, он ушел, а вернулся уже и впрямь с какой-то клюкой, покрытой вязью символов. Акулина, взглянув на трость, сразу почуяла в ней силу: дух там сидел, причем злой дух да беспокойный, полный страшной силой, но меж тем покорившийся Деме.

– Это еще что?

– Считай, батька мой. Ты только не чапа́й, – Демьян бережно поставил палку в угол.

Акулина хмыкнула, но не стала переспрашивать – расскажет сам, как захочет.

– С мамкой повидался?

– Ага… Корова у нас подохла-таки; я мамке марок немецких дал, с солдата снял; она у лейтенанта на еду выменяет. И огурцов твоих отнес да гостинцев – мыла там, консервов, конфет…

– А Захарка что?

– По лбу ему дал – пускай грамоте учится. Дважды два не знает, а туда же – в солдаты намылился.

Спать ему Акулина постелила рядышком, в хате – у печки, где он всегда ютился. Дема ворочался полчаса, фыркал, а потом зашел к Акулине в комнату.

– Слышь, Акулина!

– А?

– А есть якой заговор або способ, шоб усю гэтую сволочь с Беларуси изгнать?

Она молчала, глядя на него – темный силуэт вырисовывался на фоне дверного проема, напряженный, полный злобы и решимости.

– Не знаю, может, и есть какой-нибудь способ…

– Так можно, того? Разом всех их чик – и прогоним, а? Всех, разом!

– Дорого то стоит, Дема…

– Як дорого?

– Дороже денег. Не расплатимся мы…

Он презрительно фыркнул.

– Да я, шоб их поушибать, шо хошь отдам! Хошь, душу продам? Не так она и дорога мне. Ты знаешь, чаго я повидал?

– Не знаю, – боясь услышать правду, Акулина зарылась в одеяла, перестала дышать. – Не говори, молчи!

– А я табе и скажу! Мы в деревне одной отрядом проходили. Идем колонной – а там пепелище сплошное, все дымится. Людей в домах живьем спалили, клянуся! А кто спасся – те по лесам разбеглись. А потом подходим ближей – овраг такой, знаешь, а там трупов полно, друг на дружку все свалены, и ляжит там школьница в форме, учебники рядом, блуза порвана, и тоже уся в крови; як порося резали – все забрызгано… На животе ей «Швайне» вырезали. Знаешь, чаго то по-немецки значит? Свинья!

– Хватит! Замолчи! – вскрикнула Акулина, зажимая уши.

– Не нравится табе? Яшчэ рассказать, не? Дык придумай шо-нибудь! – сказал Дема и ушел обратно к себе на постель, где еще долго ворочался.

Полежав еще в раздумьях, она вышла на улицу – как есть, в панталонах и рубахе. Дема громко стонал во сне, дергал ногами, будто от кого-то убегая; он больше не поджидал ее по ночам, как раньше. Она-то все помнила, как он год назад лежал у печки, уставившись блестящими от возбуждения глазами и ожидая, пока она выскочит ночью за дверь. У гантака всегда стояла банка свиной крови, на такой случай. Акулина подлила туда молока, отнесла банку к опушке леса, где в овраг всегда сливали помои, и села на пенек. Медленно завела купальскую песню, постепенно смешивая ее слова со словами заговора:

Купалинка-Купалинка, темная ночка,

Темная ночка, где ж твоя дочка?

Темная ночка, где ж твоя дочка?..

Лес молчал, не реагируя на напевный мотив. Акулина чуяла, что навьи ее слышат, только засели в стыдливом ожидании, не смея и показаться на глаза знающей. И леший, и палявик, и прочая вся нечисть: все они молчали. Даже громкоголосые шишиги и кикиморы замолкли. Акулина повысила голос:

Моя дочка в садочке розу, розу полет,

Розу, розу полет, белы ручки колет.

Ну выйди ж ты, леший-батюшко,

на разговор честной…

Молчание. Лишь сосны шелестят ветвями да удивленно ухнула сова, почуяв непривычную тишину. В небесной пустоте вертится-крутится Млечный Шлях. Акулина встала с чурбака, плюнула презрительно:

– А ведаете, кто вы, господа-товарищи? Все вы – трусы! Немчуры спужалися? Гэта ж ваша земля, ваш дом! Ну и пошли вы знаете куды? Без вас разберусь, за всех ответ держать буду; а вы в долгу у меня вечном!

Сова согласно ухнула. Сплюнув еще раз, знатка ушла домой, спать.

Наутро Акулина засела за книги. Дема молча сидел на кухне, выглядывал в окно – ему не нравилась расквартированная в Задорье рота гитлеровцев. Один немец, в каске да униформе, вообще прошел рядом, у плетня, поправляя на плече «шмайссер» – Дема тут же схватился за винтовку.

– Патруль гэта, он тут кажное утро ходит, – успокоила его Акулина.

Она отложила книгу – ерунда это все, надо к знающим обращаться. А кто у нас знающий? Разве что… Нет, только не он! А к кому ж еще?..

Знатка вновь взялась за свои книжки. Но в книгах правды не сыщешь, тем паче она их все перечитала по два раза минимум. Есть другой способ… Попросив Дему подержать табуретку, Акулина залезла на антресоль. Там лежали старые, выцветшие и склеившиеся от времени тетради ее наставницы – покойной Купавы. Читать их – то еще удовольствие, конечно. Купава-предшественница была плохо обучена грамоте, писала как на душу ляжет, да еще и чернила размылись, приобрели нечитабельный вид. Многое зачеркнуто, многое вырвано и скомкано – вот там и надо глядеть, там самое ценное, чего даже старая знатуха боялась. Но Акулина помнила, что Купава по-старушечьи стремилась все фиксировать, записывать каждую мелочь вроде списка просителей, надоя коров в деревне, принесенных гостинцев… Записи знатухи напоминали домовую книгу. Вот и оно! Пустые страницы – уж Акулина-то давно знала такой способ скрыть записи. То, значит, старенькая Купава молоком написала на бумаге, чтоб никто посторонний не прочел. Тут, видимо, инструкция именно для нее, любимой ученицы Акулины. Просветив огнем листочки с написанными молоком строчками, Акулина цокнула языком и спрятала найденное за пазуху. Написано там и впрямь нечто странное, такое, чего во всем свете не сыщешь.

– Отшукала чаго? – заинтересованно спросил Демьян.

– Не ведаю пока… Треба посовещаться кое с кем. Оставайся дома, никуды не выходь.

Обрядившись в старушечий наряд Купавы, она поковыляла в соседнюю вёску, к