Запятнанный Кубок - Роберт Джексон Беннетт

class="p1">— Тогда я проверю их на наличие каких-либо признаков взлома, — сказал я, направляясь к винтовой лестнице, ведущей наверх. — И сразу же вернусь вниз. Это займет всего минуту.

Я поднялся по забрызганной дерьмом лестнице, хрустя ботинками при каждом шаге, и подошел к первой паре кабинок, вмонтированных в стену.

До меня донесся голос Файязи:

— Идите быстрее, сигнум. Я сказала пять минут, и я имела в виду именно это. Если вы хотите увидеть наши земли, они огромны, и я не собираюсь оставлять вас на ночь...

— Понял, мэм, — ответил я.

Я ПОДОШЕЛ К первому набору кабинок. Оттуда на меня посмотрела пара янтарных глаз. В темноте было трудно что-либо разглядеть, но письмо-ястреб внутри оказался длинной, красивой, стройной темной птицей, скорчившейся на соломе, вокруг которой были разбросаны корки дыни. Он с любопытством трокнул? на меня, когда я опустился перед ним на колени, словно не понимая, кто я такой.

Кабинка рядом с ним была пуста. Это, как я понял, означало, что в последнее время никаких сообщений не отправлялось и не принималось.

Я посмотрел на маленькую бронзовую табличку под кабинками. Она была написана таким загнутым текстом, что у меня заболели глаза, когда я на нее посмотрел. Я нахмурил брови, заставляя свои глаза читать — буквы продолжали плясать и дрожать передо мной — и, наконец, я увидел, что там написано:

Llitȡa ñan yarȡaaqñu urkuquna ñanȴana yunᶈayᶈniyuq kay.

Я уставился на замысловатый текст, совершенно сбитый с толку, мой разум отчаянно пытался осмыслить прочитанное.

Я отвела взгляд, затем снова посмотрела на него. Буквы мгновенно превратились в бессмысленные каракули. Мне пришлось сосредоточиться, чтобы вернуть им смысл.

— А-а, — сказал я вслух. — Что… пожалуйста, на каком языке эти таблички?

— На сази, — ответил голос Файязи. — Это язык моего народа, живущего в первом кольце Империи. Вы знаете его, сигнум? Я в этом сильно сомневаюсь… Я понимаю, что его довольно сложно выучить...

Я уставился на башню, стараясь не дышать тяжело.

Я, конечно, не знал этого языка. Я не мог читать на нем, а некоторые буквы были мне совершенно незнакомы, что означало, что я, конечно же, не мог прочитать это вслух.

Что означало, что я не мог запечатлеть это в своей памяти и не мог передать это Ане.

Я закрыл глаза и попытался сосредоточиться, воскрешая в памяти слова, которые только что прочитал. Но я мог видеть тонкие царапины на пластине, дрожащая куча бессмыслицы там, где должны были быть слова.

Я открыл глаза и прошептал:

— Дерьмо.

— Что-то не так, сигнум? — протянул голос Файязи. — Вы что-то нашли?

Я почувствовал, как меня прошиб холодный пот, и продолжил подниматься по лестнице.

Я не знал, что делать. Я пришел сюда в надежде узнать что-нибудь о переписке Хаза; и, хотя я не нашел того, что хотел, я все же мог узнать, куда они отправляли свои сообщения и, возможно, когда; и это могло бы нам кое-что подсказать.

Но теперь я понял, что не могу. Я не мог, потому что не мог прочитать ни одной из этих табличек, из-за моих проклятых глаз и моего проклятого мозга, которые так и не смогли научиться запечатлевать слова, которые я читал.

С трепещущим сердцем я продолжал подниматься по ступенькам. Я миновал еще пару кабинок с одной птицей, затем другую и, наконец, добрался до пары, в которой письмо-ястребов не было вообще.

Отправленное сообщение, несомненно. А внизу, на табличке, было написано название места, куда оно было отправлено.

Я уставился на табличку, пытаясь сосредоточиться. Наконец я разобрал слова и увидел, что они гласят:

Altiȵti yarȡaaqñu urkuquna t’iqraᶆkanȡkiaqñu chaika.

Я вглядывался в слова, мое лицо дрожало, в голове стучало. Я почувствовал острую боль в глазах. Файязи Хаза что-то сказала ниже, но я проигнорировал ее и изо всех сил старался запечатлеть эти слова в своем сознании, сохранить их, начертать их символы в самой своей душе.

Я закрыл глаза. Слова мгновенно улетучились, воспоминания растворились, как морская пена на песке.

— Дерьмо, дерьмо, дерьмо, — пробормотал я.

Я открыл глаза и попытался прошептать слова вслух, путаясь в безумной путанице согласных.

— Что это? — спросил Файязи. — Что вы говорите? Что вы там делаете, сигнум? Ваше время почти истекло.

— Минутку, — сказал я сдавленным голосом.

Это не сработает. Если я буду продолжать в том же духе, меня вышвырнут из ее дома.

Я уставился на табличку, размышляя.

Я понял, что не могу произнести эти звуки. Но, возможно, я смогу нарисовать слова — позже.

Я взял свой флакончик с мятой и глубоко вдохнул, чтобы запечатлеть в памяти этот момент. Затем я поднес палец к первой букве, проведя ногтем по гравировке на бронзе, а затем провел пальцем по желобку…

— Сигнум? — сердито позвал Файязи.

Я провел пальцем по одной букве, потом по другой, потом по третьей.

— Сигнум Кол, — рявкнула Файязи. — Я настаиваю, чтобы мы ушли, сейчас же.

Я закончил обводить буквы, надеясь, что движения отпечатались в моей памяти, и перешел к следующей паре ячеек.

— Почти закончил, — хрипло сказал я. — Осталось проверить остальное.

Было еще четыре: три пары кабинок без птиц и одна пара кабинок с двумя птицами — это означало, что всего было отправлено четыре сообщения и получено одно. На каждой паре я нюхал свой флакончик и водил пальцем по надписи на табличке, молясь, чтобы мое тело запомнило хотя бы эти движения.

Когда я заканчивал последнюю, я почувствовал на своем плече руку, пальцы были твердыми, как железо. Я удивленно обернулся и увидел аксиом, стоящую позади меня, ее костлявое лицо смотрело прямо на меня.

— Вы закончили, — тихо сказала она. — Как и сказала леди.

Дрожа, я встал, отряхнулся и спустился по лестнице, аксиом последовала за мной.

Как странно, как странно, думал я, спускаясь обратно. Как странно, что мне пришлось зашифровать это воспоминание и тайно перенести его в себя, преобразовать в движение, чтобы мой разум мог сохранить его — хотя я понятия не имел, удалось ли мне это. Возможно, я вернусь к Ане, попытаюсь вывести эти буквы на каком-нибудь пергаменте для нее и обнаружу, что рисую полную чушь.

И тогда она узнает, понял я. Она узнает о моем недуге и моей лжи, и меня разоблачат и уволят, если не посадят в тюрьму.

Мой желудок сжался,