Память мёртвых на Весах Истины - Анна Александровна Сешт

class="p1">– Акаваша и пелесет осядут в плодородных землях Дельты – в той части, которую я обещал им, – и станут частью нашего народа. В конце концов, именно это и привело их к нашим берегам изначально. Как и мы, они просто хотят хорошей жизни для себя и своих семей, ведь Исфет сейчас владеет многими землями за нашими границами.

Наверное, если бы Шепсет не служила Владыке Усермаатра и не провела столько времени подле него, то поверила бы в такое решение, последовала за молодым Рамсесом. Но сейчас заключённый в этих словах смысл скорее пугал. И жрица не могла не вспоминать стены Храма, величественную фигуру своего Владыки, натянувшего лук, защищающего свои земли так, как не сумел больше никто. Армия рэмеч покоряла флот Народов Моря – воины, жрецы, простой люд, все те, кого Усермаатра заставил сплотиться перед страшной угрозой.

Шепсет надеялась отговорить Рамсеса, но понимала, что уже слишком поздно. Дело было сделано, сделки – заключены, вести – разосланы. Кара, на которую она надеялась, найдёт виновных, но платить придётся и всем остальным.

– И это всё, что ты мне скажешь? – Рамсес прищурился, глядя на неё. – Рельефы на стенах Храма моего отца?

– Это память в вечности о том невозможном, что удалось совершить нашему народу.

– Вот увидишь, я оставлю после себя другие рельефы на стенах других храмов, – тихо сказал он. – Все увидят.

Больше они ни о чём не говорили. Шепсет поблагодарила Рамсеса за честность, но ей трудно было принять то, что она только что услышала. Тревоги мёртвых были понятны, как понятно было и молчание Усермаатра. Он знал и ничего не мог сделать с собственным наследником.

Той ночью жрице приснился странный сон. Её Владыка был с ней здесь, в этих храмовых садах, но стоял к ней спиной, и некое тяжёлое неведомое бремя заставляло его плечи опуститься. Жрица звала его, но он не оборачивался, и как ни старалась, она не могла приблизиться, словно каждый шаг лишь отталкивал её назад, всё дальше.

Немыслимым усилием воли ей удалось добежать до него, коснуться плеча. Но когда Владыка обернулся, его лицо было иссохшим лицом мумии – как лик жреца в Нубте, когда тот снял свою погребальную маску.

«Твои собственные разум и сердце могут стать угрозой на этом пути, – это был его голос, и вместе с тем – голос того мёртвого жреца, шёпот, эхом прокатившийся внутри. – Стать створами, не пропускающими истину. Ты не сможешь избежать того, что живёт внутри тебя. Но в час, когда придётся выбирать, выбирай мудро».

А потом она проснулась, задолго до рассвета, и никак не могла уснуть, гадая, насколько далеко увёл её собственный выбор и как поступить правильно, когда привычная тропа рушилась прямо под ногами.

* * *

Ещё о многом жрице предстояло рассказать. Мёртвые, чьи Ка она спасла в тайнике Сенеджа, нашёптывали ей и другие имена, и голоса их были полны гнева и скорби. Шепсет называла одно за другим, и в глазах Рамсеса отражалось благоговение. В некоторые моменты он подтверждал её обвинения собственными догадками, в некоторые лишь потрясённо молчал, поражённый масштабами заговора не меньше, чем она сама. К разговору о войске Обеих Земель они больше не возвращались: знали, что в этом не найдут согласия, по крайней мере пока.

Но иногда Рамсес задавал вопрос, на который она всё никак не могла ответить. Как и сегодня, когда они прогуливались у пруда с лотосами и он угощал девушку изысканным вином, привезённым по его приказу из самой столицы.

– Ты в самом деле слышишь их так отчётливо и правдиво? – в голосе Рамсеса звенели нотки восхищения, заставлявшие Шепсет смущаться. – Сенедж говорил, что твой дар редкий и сияет так ярко. Завидовал тебе и желал получить его…

Жрица грустно усмехнулась, вспоминая, как чародей обратился к ней в гробнице. И тогда тоже перед Шепсет стоял выбор – что изменилось бы, если б она последовала за Сенеджем? Но девушка просто не могла поступить иначе, чем уже поступила. Только так было правильно.

– Ты ведь слышишь и голос моего отца?

– Не так, как другие, – Шепсет покачала головой.

Рамсес снова осторожно возвращался к этому разговору, и она понимала, что угнетает его.

Но разве легко сказать сыну, что виновница – его собственная мать? С Владыкой они никогда не были особенно близки, но Шепсет помнила, как Рамсес скорбел, когда обнаружил тело. Помнила, как успокаивала его, несмотря на свою собственную глубочайшую скорбь. Тогда казалось, что от горя он потеряет разум, и частью этого горя было то, что сын так и не успел возвыситься в глазах отца, заставить его гордиться.

Но Тию Рамсес любил, любил по-настоящему, даже недовольный её излишним властолюбием и покровительственным к нему отношением теперь. Эта весть расколет его сердце на части, и Шепсет просто не могла решиться, хотя понимала, что должна. Боялась она и того, что Рамсес просто оттолкнёт её, не поверит жрице, не желая признавать истину.

– Он не показал тебе свою смерть? – голос молодого правителя упал до чуть слышного шёпота. – Не назвал имя своего убийцы? Клянусь перед Богами, я покараю любого. Не оставлю этого, как бы ни хотели мои союзники похоронить тайну вместе с ним в Долине Царей.

Шепсет кусала губы и качала головой, не зная, как быть. Назови она имя – и это навсегда разрушит что-то между ними.

Как и прежде, Рамсес отступил, не стал заставлять её признаться или посмотреть глубже.

– Я прошу тебя только… если узнаешь… обещай, что откроешь мне, – проговорил он, глядя жрице в глаза, очерчивая кончиками пальцев её лицо в бесконечной нежности. Коснулся её чуть разомкнутых губ, словно выманивая тайну.

Шепсет заворожённо кивнула.

Ими

С одной стороны, Ими была рада, что Рамсес стал частым гостем их храма. Но хотя она понимала необходимость этих встреч, ей всё тяжелее становилось смотреть, как переменился молодой правитель. С ней он теперь говорил не больше необходимого, хотя сначала сердечно поблагодарил за то, что Ими удалось невероятное. А теперь проводил целые часы с собачьей жрицей, то прогуливаясь в храмовых садах, то беседуя о чём-то в отведённом ей доме.

Ими не привыкла к этому странному чувству внутри. Никогда прежде ей не доводилось сомневаться в том, что она – лучшая. Да, Шепсет была хорошенькая, и в беседах приятная, как Ими сама имела возможность убедиться ещё в ходе их путешествия. Умная, волевая, только слишком уж мрачная и ко всему безучастная. Словно холод некрополей впитался в её кости настолько, что