Овидий-роман - Егор Зернов

где кто-то с вытаращенными глазами не может и пошевелиться, пока смотрит на сцену, а кто-то демонстрирует кислотные завихрения всего своего корпуса и ног как бы по отдельности, среди людей на концерте музыкальной группы со странным названием стою я, не совсем понимая, к чему обязывает рукопожатие, вокруг течет дым, скрючиваются еще сильнее гипсовые фигуры, кто-то покупает неоправданно дорогой алкоголь.

Так вот, надо бы рассказать подробнее… – …устанавливают свои взгляды на мне, ничего не говоря…Все, проехали.

Ars 1.436

Публий Овидий Назон подходил к столу, отходил от стола, снова подходил, выкуривал сигарету, потом еще одну, стряхивал пепел в коробочку, пялился в лист бумаги, дощечку, ноутбук, ложился на матрас, смотрел в потолок, шел в туалет, возвращался к столу, готовил еду, поедал еду, включал фильм, выключал на середине, периодически начинала играть музыка, потом переставала, он открывал случайно попавшуюся книгу, закрывал, потом открывал книгу, которая, казалось, сейчас нужна ему, закрывал, засыпал на месте (где-то двадцать минут, не больше), просыпался, говорил по телефону, переписывался, листал ленту, руки запотевали, он шел их мыть, смотрел в зеркало над раковиной, выщипывал брови, стриг ногти, раздевался догола, осматривал свое тело с головы до ног, горло, грудь, волосы под животом, потом он возвращался за стол. Когда Публию Овидию Назону было особенно тяжело, он брал лист бумаги и выписывал вещи, которые нужно держать перед глазами, вот эти вещи:

1. Разница между SHIT-SELLER и SCHRIFTSTELLER.

2. Нет – это всегда нет.

3. Возможность спонтанности: закричать, закривляться, застыть рядом.

4. Вымыть посуду и пол.

5. Удаляют мозг, сердце, кровь и язык. В первую очередь отнимают глаза, но забывают про волосы. Это ошибка, потому что она – слепая, обескровленная, немая – обретает теперь такую силу, что от нее приходится бежать без оглядки. Что значит этот сон?

6. Сон, сон, сны, снами. А вот, например, такой. Я захожу в знакомое место, это, скажем, мой собственный подъезд, но вижу там не привычную лестницу, а что-то другое. Такой темный прямоугольный параллелепипед, тянущийся вверх – вид пространства. По граням этого пространства тянется лестница, деревянная узкая лестница, прикрепленная к стенам. Стены мшистые, мягковатые, дряхлые, влажные, почерневшие. Лестница шириной в одну стопу сорок шестого размера. Вокруг раскиданы какие-то пахучие мешки, которые неприятно брать в руки, все завалено ящиками, тряпьем, рваниной, к углам не хочется подходить, чтобы не напороться на что-нибудь неприличное, вроде тараканов, отовсюду выглядывающих, как чернослив. И мне обязательно нужно подняться по этой лестнице вверх, я даже не знаю зачем, но пытаюсь сделать это, прижимаясь к стене. Из дверей (это все же подъезд) высовываются люди в домашней одежде, они бегают туда-сюда, везде какие-то подсвечники, лампы, висюльки, побрякушки, испачканные картины. Я неизбежно падаю вниз, на все эти ящики, тряпье, рванину, мешки с тараканами, встаю и снова поднимаюсь по лестнице, по ней бегут и соседские дети, мамы догоняют, пап нет – они дома. Я потом опять падаю, опять поднимаюсь, падаю, поднимаюсь, сверху так темно, непонятно, что мне там нужно, снова падаю, просыпаюсь.

7. Нет, даже если бы сто я имел языков и гортаней…

8. Книга, абзац или перечень, избегающие книги, абзаца, перечня, сжимающие свои тела до строки.

9. Публ. Овид. Наз., избегающий Публия Овидия Назона, великого писателя, мужчины, разжимающий, возвращающий себе свое тело.

10. Нет – это всегда нет.

11. Разница между тезисами манифеста и списком продуктов.

12. Древнеримский поэт, написавший «Науку любви», которую, как говорят, пронизывает тема контроля, такой пунктир узды, контроль как сопротивление инерции, сопротивление фразам, вроде «так было всегда», сопротивление пейоративу meretrix, сентенциям про ловлю в сеть в духе «нет женщин, тебе недоступных». Этот контроль – инструмент оптимиста будущего.

13. Кажется, будто новый век, этот гигантский пришлец, в самый момент своего появления торопится приговорить оптимиста будущего к абсолютному пессимизму, к гражданской нирване. / – Смерть утопиям! Смерть вере! Смерть любви! Смерть надежде! – гремит ружейными залпами и пушечными раскатами двадцатое столетие. / – Смирись, жалкий мечтатель! Вот я, твое долгожданное двадцатое столетие, твое «будущее»!.. / – Нет! – отвечает непокорный оптимист: – ты – только настоящее!

14. Вы нас даже не представляете.

15. Кто представляет нас, что представляет нас? Всех нас, а именно Публия Овидия Назона. Мутабор / Клуб «Клуб» / Музей «Гараж»? Это вообще место, журнал, сообщество? Какое сообщество? Кто скрывается за словом «нас»? Что за «мы»? Мы, которые сто языков и гортаней? Книга, абзац, перечень – это мы? Список продуктов? Наверное, мы можем показать на какого-нибудь оптимиста будущего пальцем и заявить: «Это я»? На Патрика Бейтмана или Тайлера Дердена? Штирлица/Мюллера? Что нас объединяет?

Ars [запоздалое предисловие]

Мало кто знает, что Овидий написал две версии «Ars Amatoria». Первая – та, которая всем нам известна, а вторая называлась так: «Ars Amatoria: Издание второе, дополненное». Второе издание Публий Овидий Назон писал в стол, но не кокетливо «в стол», как обычно говорят, намекая на скорое прочтение плохо припрятанного текста, а в стол по-настоящему. Он не показывал отрывков друзьям, не рассчитывал на публикацию через много лет после смены действующей власти. Не было такого, чтобы он умирал, завещая лучшему другу сжечь этот текст, а друг ослушался и передал его известному издателю. Сумку с рукописью не находил на поле боя другой писатель, выдав потом это произведение за свое, а что самое главное, не было другого писателя, который написал бы это ИЗДАНИЕ ВТОРОЕ, ДОПОЛНЕННОЕ и выдал его за настоящий текст Публия Овидия Назона. Всего этого не было, вторую версию написал сам древнеримский поэт, и написал в стол, и вот она перед вами. Писал он ее со скрипом, действительно сообразно личному опыту, постоянно совершая атаки на самого себя, так что эту версию уместнее было бы назвать диверсией. С другой стороны, он был так охвачен своей безответственностью перед этим текстом, что мог позволить себе проживать ни дня без строчки, и писал он даже в самые безнадежные по содержанию периоды некоторые вещи, вроде:

Ученик никого, оттираю от кожи мертвую кожную пыль, и это не последнее, что я знаю о любви и о теле.

или

Зубы разжеваны, проглочено горло.

или

Не знаю, что еще можно сказать, тут и так все ясно.

Вот такие вещи писал в своем втором издании «Науки любви» Овидий. Не знаю, что еще можно сказать, тут и так все ясно.