Нелидова. Камер-Фрейлина императрицы - Нина Молева

Е.И. Нелидова — Е.А. Баратынскому

Ты спрашиваешь, чем я живу, мой милый племянник. Занятия мои не видны для постороннего глаза. Они сосредоточены внутри моего существа, моего духовного зрения и моей памяти. Если обстоятельства настроения, самочувствия, маленьких раздражителей повседневного бытия складываются благоприятно, вечерами, у маленького камина, я совершаю долгие путешествия по местам моей молодости. Хотя говорят, что человеку пожилых лет свойственно помнить преимущественно своё детство и забывать, что приходило ему на смену, у меня всё сложилось наоборот. Есть яркая незабываемая полоса между моей юностью и возрастом сорока с небольшим лет, она даёт мне нескончаемый ряд зрительных впечатлений, которые не тускнеют с годами.

Сегодня об императоре Павле I не говорят, и потому у меня нет собеседников. Никто не вспоминает далее о том, что его жизнь и правление — это Гатчина, гатчинская сказка, превращённая сегодня в символ казарменного порядка и стиля. Она такой, может быть, и стала, но она сначала такой не была. Ты хотел бы, как ты пишешь, стать, хоть ненадолго, спутником моих давних впечатлений. Что же, нынче благоприятный день. Я совсем неплохо себя чувствую. С утра я прочла нравящиеся мне строки твоих стихов, Евгений Баратынский, и я приглашаю тебя стать спутником «этой крошечной мадемуазель Нелидофф», как меня обычно смолоду называли.

С чего начать? Я чаще всего вспоминаю отлогие широкие ступени, которые вели из Гатчинской дворцовой церкви в приёмные залы. Они были так удобны, что проделать подобный путь можно было танцуя. Обычно мне требовалось немало усилий, чтобы не подчиниться этому внутреннему желанию.

Крошечная «перед-овальная». Не удивляйся непривычному языку, но хозяева Гатчины именно так её называли. Стены, от пола до потолка увешанные картинами. Даже за печкой. Даже в самом тёмном углу. И обычный дворцовый меланж — от отличной живописи до совершеннейшей посредственности, что не привлекало к себе ничьего внимания. Император вообще не проявлял интереса к живописи и искренне удивлялся моим восторгам.

На подзеркальнике, между окнами, богатая гарнитура — часы с двумя канделябрами. Часы совершенно необыкновенные — в виде фарфоровой вазы со вставленным в неё циферблатом. Но самое забавное — что всегда заставляло меня улыбаться — бронзовый пьедестал, закрашенный, вообрази себе, в тёмно-синий цвет. Это была дань увлечения императрицы Уэджвудом и английскими изделиями.

Отсюда две двери — в Арсенал и в Овальную, которую я особенно любила и в которой так часть бывали наши неожиданные встречи с его величеством. Его величество знал, что всегда может меня найти в окружении картин нашего великолепного Семёна Щедрина, между которыми из окон открывался вид на такой же самый, но уже живой парк.

Чесменская галерея... Такая огромная. Такая нарядная. Огромный камин с орнаментом из военной арматуры. Ты не любишь символов войны. Я тем более. Но там же предмет моих вожделений и, если хочешь, самых больших жизненных успехов — клавикорды. Прелестные. Красного дерева с бронзой. Подписные — самого Давида Рентгена. И только что построенные — в 1785 году. Я пользовалась правом заниматься на них в любое время. Или петь под аккомпанемент графа Юрия Виельгорского.

Гатчинский дворец надо было знать, тогда только он приобретал двойную и совершенно неповторимую прелесть. В конце Чесменской галереи можно было юркнуть через маленький проход на площадку центральной лестницы. И на минуту задержаться, чтобы рассмотреть наверху лестницы виды Гатчины и Павловска.

Арсенал меня не занимал никогда. И я не слишком притворялась, отказываясь под любым предлогом от его посещений, на которых настаивал император. В конце концов, я оказалась права. Ценнейшее древнее оружие уступило место собранию оловянных солдатиков, которых преподнёс государю Ростопчин, сразу же приобретя тем полное расположение и доверие его высочества. И не подумай, что Ростопчин сам составлял его собрание — он получил весь этот хлам в уплату карточного выигрыша в Берлине. Как будто знал, что такой пустяк определит всю его жизненную карьеру. Пути Господни неисповедимы, тем более неисповедимы пути дворцовых интриг, симпатий и антипатий.

А сколько было в Арсенале других смешных пустяков, напоминавших скорее Кунсткамеру времён Великого Петра! Вообрази себе и мундиры почивших государей, и минералогические коллекции, и зоологические курьёзы, и уж совсем нелепый огромный магнит, притягивающий якорь и когда-то поднесённый императрице Екатерине заводчиком Демидовым.