Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина

и держат в двух шагах, дёрнулся в сторону и туже перетянуло горло. Да, теперь и шарфа нет, зато есть предупреждение от друзей-поэтов о доносе. Мол, пел Сашка в заведении общепита «Боже, царя храни», поднимал тост за царя убиенного, пятиконечную звезду называл гигиеей и масонским знаком. Донос – отвратительный образчик эпистолярного жанра. Но доносчик прав: пел, поднимал, называл. Доносы нынешним временем ведут либо в казённый дом, либо в сексоты.

Устроившись на стуле возле кресла, куда с ногами забралась Дина, Сашка рассматривал лица напротив и вслушивался в неспешные разговоры. Обычные люди, кто тот циник, что прозвал их неандертальцами. Миловидные у Дины подруги, правда, ни одна из них не так красива, как Дина Таланова. Забавный Костик, сын хозяина дома, мальчишка с живым лицом, а на лице прописано – любитель приключений, книжный человек, гипербореец. Иное в лице Лавра, тот чересчур серьёзен, сдержан до скучности. Такому в лицо не соврёшь, не расскажешь пошлого анекдоту, рядом с таким отчего-то хочется казаться умнее и чище. Но тут же потянет забежать за угол, убедиться, что не видит правильный, и запулить мячом в окно. Профессор – хозяин дома – типичный русский обыватель в партикулярном платье, вымирающий подвид, что вот-вот изведут, как лишний ареалу. И с ними рядом поэт, автаркист, безбытное существо, доскучавшееся до стихов и пустого философствования, существо, возносимое публикой, как жрец, судьбоносно меняющий порядок слов. Так почему же здесь, в незнакомом тесном доме тебе, поэтишко, впервые так тепло в чужом городе. И как символично, Последний переулок. Завтра поезд. Диночкины вещи сданы в ломбард, куплены билеты. В Питере можно будет подзаработать и выкупить заложенное, потому, для надёжности и адресок оставил. Трудные московские полгода истекли. Известный факт – творящий должен пройти через мучения. Но так, чтобы в тебя стреляли, а после тебе грозил исправдом? Жестоко. Может быть, Провидение мстит поэту за бесцельное времяпровождение, трату души на пустые опусы. И, возможно, лишь горение внутри тебя создать нечто стоящее, чему не протухнуть во времени, оправдает твое существование перед миром, поэт.

Под противным апрельским ветром, разбрызгивающим дождь со снегом, по вязкой жиже под ногами, удаляясь от дома доктора в Последнем переулке, брёл ссутулившийся человек в полупальто с поднятым воротником. Днём, будучи по заурядным делам в одной из ломбардных скупок, коммивояжёр наткнулся на знакомые часы с медной танцовщицей, так напоминающей его Гайде. У знакомого скупщика выяснил, кто сдавал вещь, когда, за сколько, на долгий ли срок и какой адрес оставил для выкупа обратно. Через заведующего выдачей получил часы на руки. В ломбардах народу битком, на днях официально разрешили членам профсоюзов забирать своё из скупок. Решил пройтись по адреску. Дом в Последнем переулке с табличкой «Профессор медицины Евсиков» ничего не пояснил. Больше склонялся к Турмалайке, снесшей часы в скупку и при выдаче ломбардного корешка намеренно оставившей первый попавшийся адрес, кто ж в округе доктора не знает. В доме профессора глянул и на прислугу, и на вешалку, ни жёлтого шарфа, ни мехового манто, ни шапки-ток, ни муфты при беглом осмотре не обнаружено. Доктор спокойно, без эмоций, повертел в руках часы с танцовщицей, вынутые из платка. Первый раз видит. Хозяина или хозяйки вещицы не знает. Спрашивал, не продаётся ли вещь, раз пришедший с ней по домам ходит. Поход в дом Евсиковых искомого результата не дал. Но дал результат обратный: здесь беглянки нет. И скорее с адресом проделки Турмалайки – матёрой домушницы, давнишнего агента капитана Варфоломеева. Тут где-то Турмалайка, в местном околотке засела. А, может, денег раздобыла и давно в поезде мчит? С Турмалайкой-предательницей пусть Варфоломеев разбирается. А Павел, во что бы то ни стоило, всю Москву перевернёт, а отыщет свою гадину.

Однажды, когда пьяная Дина уснула на шкуре, он стоял над ней, любовался и вдруг ощутил желание передавить шею ботинком. А не стоило сдерживаться, стоило наступить. С ней он открылся, помягчал, подставился. И чем отплатила? Брезгливостью и неуважением. Грабёж и хищение документов. Донесения переписать не трудно. Но в его намерения не входило раскрывать свою должность. И всякий, кто предал его, Павла Муханова, в большом или малом, должен быть наказан. Неотмщённое предательство разъедает жизнь мстителя. На Сретенке у родителей беглянка не объявилась. Канула. И только случай вот вывел в Последний переулок. Но и то – ложный след. Гайде, Гайде, что же ты натворила, гадина, гадина.

11

Ультиматум

На Благовещенье Гора принёс новость: «красный управляющий» Фёдор Хрящёв слетел с должности. Да не просто снят, а с треском – за перегибы, кажется, подделал какую-то подпись. Тут многое иное вскрылось. Дело Хрящёва будут разбирать прилюдно. Возможно, назначат расследование по пропаже материалов на водокачке и по укрывательству храмовых ценностей приютской церкви Троицы Живоначальной. Случаев самочинной конфискации церковного имущества в городе слишком много. И прежде, чем явление не приобрело массового характера, власть взялась с каждым отдельным чепе разбираться досконально. ВРИО – временным исполняющим обязанности начальника Алексеевской водонапорной станции назначен инженер Колчин, Николай Николаевич. А у Колчина двойная радость – благая весть: почтой доставлено открытое письмо со штемпелем Краснодара. Вот уж откуда не ждал. Правда, датировано январём и где-то до весны бродило, да здравствует советская почта. В письме говорилось, что трое интересующих его лиц живы и здоровы, хотя и находятся в ущемлённых обстоятельствах в посёлке под Евпаторией. Колчин выдохнул, слезу пряча. В приюте, в слободских бараках и на водонапорке тоже выдохнули – многим Хрящ недоброе соделал. Выдохнули и в частном владении Лантратовых. И хотя считалось зазорным осмеять споткнувшегося, но новость об отставке приняли с облегчением: бахрушинские корпуса останутся за сиротами.

В базарных рядах судачили, будто попик Троицкой церкви тем днём станцевал на площади, хвалясь перед прохожими: «Увидал, увидал, торжество сваво Бога! Кто сосуд священный присвоит, накажется отлучением». Но храм не вернёшь. Закрыли невозвратно, должно. Попик ждал места в другом Троицком храме, кладбищенском, у Пятницкого погоста, где недавно заарестовали беглого беляка. И пока судьба попа вершилась в епархии, переживающей подступившие смутные времена, оставшийся без прихода шатался по слободке и побирался. По скудности доходов подавали ему неохотно, а всё ж подавали, свой поп, местный, уважения не истративший.

Забредал попик и в храм Илии Пророка. На Благовещенье аж дважды заявлялся. На второй раз сторож Калина шуганул приблудного. А из окна дома причта на ту безобразную сцену взглянул настоятель и заложил себе, освободившись от дел, непременно сторожа приструнить. Заняты же