Преступления фашизма в годы Великой Отечественной войны. Знать и помнить - Нина Константиновна Петрова

Но мы не падали духом, не теряли веры в свое освобождение. А в то, что нас рано или поздно освободят, мы верили, верили твердо, непоколебимо… Каждый из нас знал, чувствовал, наконец, слышал приближающиеся раскаты взрывов, и это вселяло в нас еще большую силу.

Нам, заключенным, оторванным от внешнего мира, находящимся за колючей проволокой нацистского концлагеря, нам было доподлинно известно, что гитлеровские полчища под натиском наших и союзных войск терпят поражение на всех фронтах и направлениях и что час роковой расплаты, а с ним и свобода не за горами.

Долгожданная свобода!!

Свобода!!!

Сколько жизней, бесценных человеческих жизней замучено и уничтожено гитлеровцами за то только, что они лелеяли мечту об освобождении!

Свобода!!!

Еще нам также было неопровержимо известно то, что нацисты постараются во что бы то ни стало замести следы своих изуверств – учинят массовую расправу над пленными, свидетелями грязных дел фашистов.

Все зависело от стремительности наступления освободительных армий.

Чем ближе и слышнее становился грохот взрывов, тем больше свирепели фашисты, тем больше появлялось трупов пленных. Казалось, ярости гитлеровцев нет предела, зверствам, совершаемым ими, нет конца.

«Надо что-то делать, надо куда-то скрыться, – думал я. – Да, скрыться. Но куда? Куда?»

Я не раз видел своими глазами, как фашисты вешали тех заключенных, которые совершали неудачные побеги. Но я об этом не думал. Меня это не пугало. Не это сверлило мой мозг. Меня неотступно преследовала мысль: бежать, бежать, бежать…

На рассвете 28 марта концлагерь, завод RAW, хлебозавод и город подверглись бомбардировке с воздуха. Мы, конечно, не спали, но выходить нам из бараков не разрешалось. За это – расстрел. В лагере творилась какая-то неразбериха, неизвестность… Одно из зданий было разрушено. К счастью, в нем никто не жил. «Ах, если бы хоть одна бомба угодила в здание, где жили охрана, палачи», – думал я в те минуты.

Утром, после подъема и завтрака, как всегда, началась проверка заключенных. Нас всех выстроили на опель-плаце, пересчитали. Все налицо. Стоим в ожидании прихода с завода RАW третьей смены. На заводе мы работали в три смены: первая смена, в которой работал я, трудилась с 8 утра до 16 вечера, вторая – с 16 до 24 и третья – с ноль часов до 8 утра.

Наконец, часов в 9 или в 10 пригнали с завода третью смену. Первая смена, разумеется, приготовилась идти на завод. Но что это? Нас не ведут. Нас распустили по баракам. Мы ломали голову над тем, почему нас не повели на завод, точнее – первую смену не повели на завод, почему третья смена вернулась с завода позже обычного? Почему, почему?.. Много было этих почему, и ни на одно из них мы не могли найти ответа.

Уж не помню теперь зачем, но я зашел в канцелярию. Там никого не оказалось, она была безлюдна. Я осмотрелся. На стене висел гражданский костюм, на полу лежали полуботинки. Мгновенно сообразив, что все эти вещи могут способствовать моему побегу, облегчить его, я подпер дверь стульями. Быстро разделся, надел на себя гражданский костюм, а поверх него – свою форму пленного. Не забыл я и полуботинки. Благо тогда никто не зашел в канцелярию, иначе быть бы мне (расстрелянным). Но этого не произошло, и ладно.

Когда я очутился в своей комнате и улегся на нары, то почувствовал дьявольскую усталость, тело била мелкая дрожь, изможденное лицо покрылось бисеринками пота. А на душе… на душе было весело, радостно, хотелось петь, будто я находился не в фашистском застенке, а вырвался на свободу.

Некоторое время спустя к нам в комнату зашел капо-айн. Так мы звали своего бригадира, немецкого коммуниста, истинного патриота германского народа. Капо-айн скитался по тюрьмам и концлагерям с 1933 г. Но это не сломило его волю, не поколебало в нем веру в правоту того дела, за которое боролись немецкие коммунисты. У него был первый номер. Вот мы и звали его «капо-айн». Все пленные ценили, уважали и любили этого капо за его неподкупность, честность и искренность. Таких, преданных делу рабочего класса, капо нельзя было не беречь, и мы его берегли и скрывали все, что он нам ни говорил. А говорил он нам многое. К сожалению, имя и фамилию его мы не знали.

– Товарищи! Сейчас нас будут отправлять на новое место, – сказал капо-айн.

Он всегда узнавал все новости раньше всех узников и сообщал нам их.

– А куда, позвольте спросить вас? – произнес один из пленных.

– Видите ли, комендант не удосужился сообщить мне, куда нас отправят, а сам я, естественно, постеснялся спросить, – пошутил капо-айн. – Но в следующий раз непременно спрошу, если доведется…

За 3–5 дней перед этим диалогом поляк Юн, повар с эсэсовской кухни, тайком дал мне несколько колясок колбасы и пачек 5 или 6 маргарина. Колбасу мы с товарищами поделили поровну и съели. Маргарин же частично съели, частично я спрятал в свой тайник; он у меня находился под нарами в углу.

Тайник представлял собой небольшую яму под полом. Для того чтобы человек мог хотя бы с трудом протиснуться в него, в полу были надпилены доски. Кто это сделал, остается секретом до сих пор. Но о существовании тайника, наверное, знали и другие узники. Потому что, когда был подан эшелон для отправки пленных и была дана команда для посадки, я, выбрав удобный момент, попытался залезть в тайник и не смог: он был уже занят моими собратьями по несчастью. Меня это обескуражило. Неужели все пропало, все рухнуло? Но нет! Друзья потеснились, и мне, правда, не без труда, удалось влезть в тайник. Кто-то прикрыл за мной доски, набросал на них тюфяков, набитых соломой. И вот все стихло. Мы лежим неслышно, не шевелимся, прислушиваемся к каждому шороху. Ожидаем, когда опустеет лагерь, когда увезут наших товарищей. Мысли, одна страшнее другой, лезут в голову. Обнаружат или не обнаружат наше исчезновение? «Если обнаружат, если найдут нас, – думаю, – то мне первому пуля в лоб. Ведь я лежу сразу же под подпиленными досками. Подпилил их, и вот он я, любуйся мной…» Да, дела. А умирать так не хочется, что греха таить. Еще так мало прожито, да и с фрицами надо рассчитаться сполна, обязательно сполна. И вдруг шаги, много шагов. Охранка? Ну да, охранка. Или нас ищут, или просто совершают обход перед отъездом. Мы молчим. Слышно, как часто, очень часто колотится сердце в груди. Зашуршали тюфяки. «Ну, все, – пронеслось в голове. – Сейчас уже