Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов

Аниска давно проснулась. Ее русые кудрявые волосенки всклокочены. На лице размазана грязь. Аниска хорошо выплакалась. Она слышала перестрелку. Подошла к матери.

– Мама, ты не плачь…

– Дура я, дура!

– Почему? Или тебе что плохо?

– Да ничего, ладно! – Ольга встряхнула головой, прислушалась: Нюхозор еще лаял где-то далеко-далеко…

– Кто приходил, мама, – Имурташка?

Ольга с удивлением взглянула на дочь.

– А ты откуда знаешь?

– Мне дедушка говорил.

– Что он тебе говорил?

– Имурташка, грит, это такая бестия, что обязательно придет сюда. Он, грит, золото спрятал тут где-то. И нож, грит, этот Имурташкин…

Мать рассердилась.

– А почему ты сразу не сказала мне про этот разговор? Неделя прошла, как батя уехал.

– Да ведь ты мне не велела разговаривать с дедушкой! – ответила Аниска, и в ее синих, удивительно синих, васильковых глазах – наивное детское недоумение.

– Не велела. Но ведь ты говорила с ним?

– Говорила…

– А почему мне не сказала, о чем говорила?

– Дак ты же мне не велела разговаривать с ним?

Ольга еще более рассердилась на дочь, строго взглянула:

– Хороша!.. А еще о чем ты разговаривала?

Аниска насупилась, передернула серенькое платьице и слово за слово, нехотя рассказала:

– Еще дедушка говорил, что нам двум здесь опасно. Что даже брат Матвея Жохова догадывается, где мы робим. И что, грит, сюда придут старатели, испортят все русло, и тогда все пропадет. И еще…

– Ладно! – прервала мать. – Это я буду знать, кто сюда придет и кто сюда не придет. А ты еще мала, чтобы говорить об этом. Я еще посмотрю, кто здесь посмеет портить русло и как ему это удастся!.. Здесь будет прииск. Большой прииск! Этот прииск открыли мы. Вот с тобою, с эдакой дурочкой. Все люди на тебя будут смотреть, а ты еще пальцы обсасываешь. Смотри у меня в другой раз: если будем в людях, в Курагиной, в Белой Елани – молчи! И придумывай говорить о чем-нибудь другом, только не о золоте и не об этом месте, где мы живем. Из тебя ведь легко выудить, если постараться. Ты ведь еще и за конфетку слово продашь.

У Аниски сдвинулись русые красивые брови, ярче заиграл румянец на щеках. Аниска сердилась. Как, разве она такова, чтобы слово продать за конфетку?

– Я говорила с дедушкой. Он нам не чужой.

– Он третий, – сказала мать. – А на деле стоим мы двое: ты да я. А дедушка третий. И не всегда дедушка бывает трезвым. Разве ты этого не знаешь? Он, пьяный-то, и сонный разговаривает. А если узнает кто четвертый – будут знать все старатели. Тогда навалятся все сюда за легкой добычей, А мы работаем не для них, а для прииска.

Аниска, потупившись, перебирала складочки серенького платьица и молчала. Ей непонятно, почему мать разговаривала с дедушкой о Сафьяновой рассохе, об Имурташке, о шагреневых перчатках Ухоздвигова, о золоте, а ей, Аниске, нельзя вести такие разговоры. Или она, Аниска, не в тайге живет? Или она не приискательница?

Над Сафьяновым обгорелым хребтом поднялось солнце, такое красное, багряное, словно в эту ночь побывало в пекле. Вернулся Нюхозор, весь мокрый от росистой травы, с темными пятнами запекшейся крови на голове. Мать и дочь внимательно осмотрели голову собаки. И как же они были рады, что пули пришельца только легко поцарапали Нюхозора!

– Умный ты, умный, а я… В другой раз испытывать не буду, – говорила Ольга, поглаживая огненно-рыжую шерсть собаки. – А ухо… Ухо зарастет!

У Нюхозора левое ухо было разорвано пулею надвое.

VIII

Весь этот день у Ольги работа валилась из рук. Брала лопату – лопата не шла в землю. Подводила воду к лотку – вода не поднималась. И все потому, что Ольга прислушивалась, присматривалась к тайге, ждала. Она понимала: если действительно к ней явился Имурташка, то он еще не ушел. Имурташка, бывалый ухоздвиговский проводник, хитер и упорен. Это знала Ольга.

Но зачем Имурташке понадобилось навестить Сафьяновую рассоху? Не будет же он здесь золото добывать, беглец? Значит, тут где-то ухоздвиговский тайник. Значит, здесь в рассохе и раньше бывал Имурташка. Приходил. Смотрел. И уходил. Вот если бы его изловить!

Ночью Ольга устроилась спать на крыше избушки. С крыши лес просматривался во все стороны.

Такая же была тихая и парная ночь. Серп луны висел над тайгою, Аниска долго любовалась звездным небом и шепотком спрашивала у матери, почему одна часть луны – серп – светится, а весь остальной невидимый круг – темно-синий? Ольга и сама хорошо не знала причины такого явления, но все же попыталась объяснить.

– Месяц идет на ущерб, – сказала она. – Дня через два-три и серпа не станет. Будут темные ночи. А лотом снова появится серп, только с другой стороны месяца.

Аниска взглядывала то на мать, то на луну. Объяснения явно не удовлетворяли ее.

– А почему же серп?

– Да потому. Спи! Утром будет виднее.

– Да ведь утром серпа не бывает!

– Не бывает.

– А почему же только ночью? А почему серп?

– И дался же тебе этот серп! – рассердилась мать. – Да я-то откуда знаю, почему месяц выходит серпом? Спи!

Аниска понимает, что расспрашивать мать бесполезно. Вот если бы здесь был дядя Никита, он бы все понятно растолковал, почему бывают лунные серпы, яркие звезды, голубое небо, тучи… И главное – что там, дальше, за этими звездами, за серпом луны, далеко-далеко. Мечтательные синие глаза долго смотрят на небо. Аниске нравится яркий звездный сгусток, похожий на утиное гнездо; ей любопытно наблюдать ковш Большой Медведицы. И особенно ее интересует Млечный Путь. Дедушка говорил, что этот серебряный звездный пояс – дорога Ильи-пророка… Но правда ли это? Можно ли ездить по такой серебряной дороге рядом со звездами и луной?..

А сон уже подкрался к Аниске. Сон клонит ее русую кудрявую головку к подушке, закрывает ее синие, васильковые глаза… Он такой липкий, такой несказанно сладкий, этот таежный сон! Аниска еще видит сизые таежные звезды, кочующий серп луны, но видит плохо. Веки слипаются… А вдруг явится. Имурташка? Аниска вздрогнула. Прижалась ближе к матери.

– Мама!

– Ну?

– А Нюхозор учует с крыши?

– Учует, – уверила мать.

– А я думаю…

– Что ты думаешь?

– Да ведь мы на крыше. Отсюда далеко… А он хитрый, этот Имурташка! Он хитрый… Дедушка сказал… А если…

И дальше Аниска уже сама не понимает, о чем говорит. Сон так приятен, так ласкающ и нежен. Ей кажется, что она куда-то медленно падает, – и не вниз, а вверх, и так далеко, что у нее замирает сердце. Где-то там внизу, во мраке, в черноте, копошится злой Имурташка. Грязный, черный, с кривым ножом, он пытается поймать маленькую золотоискательницу и убить ее. Но