Тума - Захар Прилепин

– Яков, дожидаются, – приговаривал Жучёнков, притоптывая своими, дёгтем пропитанными, яловыми чоботами без каблуков. – Дожидаются, Яш.

– Четыре сотни привёл, ведают про то? – спросил Дронов.

– Ведают, всё ведают, – отвечал Жучёнков.

У крыльца Съезжей избы толпились воронежские стрельцы.

Проводили заходящих гостей скучными взглядами.

Прошка, идя третьим, поздоровался, будто с добрым знакомым, со стрелецким десятником. Тот, шмыгнув носом, отвернулся.

Просторная комната Съезжей избы имела два больших окна.

Молодой, тугощёкий, наглоглазый присяжный дьяк в новом кафтане и шёлковой ферязи сидел за столом в переднем углу. При виде вошедших и крестящихся на иконы казаков дьяк утомлённо заскорбел лицом.

За соседним столом сидели трое подьячих – тоже в кафтанах, но без ферязей. Они сразу отложили перья и, подыгрывая дьяку, насмешливо уставились на гостей.

Раздайбеда старался не слишком скрипеть половицами, но был столь тяжёл, что, куда бы ни ступил, любая доска под ним взвизгивала.

– …как и сказывал… – заспешил Жучёнков, пряча смушковую шапку подмышку, – …велением Войска Донского, послушного воле государевой, явились казаки донские, а их походный атаман Яшка Дронов, а с ним все четыреста казаков, дабы записаться в государево войско, и с войском тем…

Дьяк, расправляя плечи, откинулся назад, чтоб получше разглядеть настырных самозванцев.

– Грамоту клади, – сдержанно велел не пойми кому. – Подьячим на стол. Они зачтут.

Раздайбеда скосился на Дронова, прося вступить в разговор.

– О чём тебе грамотку, дьяк? – спросил Дронов, пригладив волосы.

– По чьему указу явились и кто дожидается вас – про то желаю узнать, – повысил дьяк голос, уставляя на стол локти и соединяя руки в замок.

– Ты и дожидаешься, – сказал Дронов, не меняясь в лице. – И доскажешь мне, какое войску моему составить челобитье государю, боярам и воеводам, чтобы казаки мои были взяты на жалованье и в государево войско приняты – встать за веру Христову, святых угодников, Войско Запорожское и руськие города, литвинами уворованные.

Дьяк слушал так, будто на него накатывала тошнота.

– Тебе было ж всё сказано, хохол неразумный! – глядя на Раздайбеду, сказал дьяк, с усилием разрывая руки и поднимаясь.

Вослед за ним, хоть и не слишком охотно, встали подьячие.

– Сказано! – повторил дьяк, выпрямляясь. – Воеводе нашему указа о сборах не приходило! Ходить сюда незачем! А когда понадобятся воинники, о том отпишут в Донское Войско, и призовут их по-счё-ту…

– Брань великая девятый год длится – а ты всё твердишь, что воинники государю не надобны… – смуро ответил Раздайбеда, глядя дьяку в живот.

Было слышно, что он повторял говоримое им здесь ранее.

– Под руку всемилостивейшего государя встали вы о том году, – ответил дьяк безо всякого выраженья. – А с кем вы до той поры бранились – то ваше смутное дело.

– С кем – тебе ведомо, дьяк, – не смолчал Раздайбеда. – И за что – ведомо: за веру Христову, поругаемую…

– Мне ведомо, сколь вы побили и покрали людишек и в наших землях, и в соседних, – перебил его дьяк. – И ещё тут всякому ведомо, что хохлачи, явившись без зова, пожгли в былые времена Воронеж-город, а нынешний, – он указал рукою за окно, – на том пожарище выстроен. Оттого, что пришли вы, малоросы, под руку государеву – про то развратье позабыли мы. И повелеваем вам отныне не по воровским законам вашим жить, а по слову государя нашего милостивца Алексея Михайловича!

…Дронов, не дослушав, надел шапку и вышел, пихнув Жучёнкова плечом.

Дроновские казаки стали лагерем под Воронежем.

Настроили шалашей. Валом стан не обносили, в надежде, что скоро уйдут на посполитные украйны. Запас имели хилый: харчей оставалось на считаные дни.

Пока Дронов был в Съезжей избе, охотники ходили до воронежских посадов. Забрали в торговых рядах длинный лоток с пирогами – торговцам посулили, что к вечеру, как вернётся атаман, с жалованья расплатятся.

Тут же, в кабаке, запили пироги водкой, отплатив теми же посулами.

Возвращаясь к стану, Дронов и бывшие при нём казаки застали шумное собранье.

Спиной к подъезжавшим стоял по виду купец: в жёлтых сапогах, в светлом зипуне, красной ферязи, белом, отороченном мехом, охабне с высоким, расшитым жемчугом, воротником.

Тут же, вдоль дороги, приметили два крытых, с верхом гружённых воза, запряжённых могучими волами. На каждом возу сидело по холопу. Непуганые, глядели холопы без страха, но не столь по собственной дерзости, сколь из веры в силу хозяина.

От возов явственно тянуло съестным.

Купеческий служка держал в поводу купеческого буланого аргамака, нюхающего разъезженную чёрную дорогу.

– Атамана зови, велю! – гулко гудел купец; он был хмелён, но твёрд и повадкой, и речью.

Безвольно свисавший рукав левой руки был у купца пуст. Правой он указывал караульному казаку в сторону атаманова, под хоругвью, шалаша:

– А то и сам дойду! Как звать походного..? Наум? Осип? Павел? Корнила?.. Всех ваших атаманов… поимённо!.. все атаманы скажут… за меня. Лишь ты, голутва, не ведаешь ни черта, господи помилуй!

– Ну, я атаман, – окликнул купца Дронов, и, едва купец оглянулся, вспомнил, что видал его крутой лоб в Черкасске.

В добром предчувствии спрыгнул с коня.

На шум и Степан вышел со стана, застав встречу атамана с гостем. Едва замешкавшись, скоро угадал купца, коего, почитай, десять лет назад водил со станицей до Валуек.

Харлам Матвеич с тех пор заметно остарел, бородой и бровями побелел, но стати в нём лишь прибавилось.

– Ништо не спрошу, в долг не даю, – так кормлю! – купец распахнул навстречу Дронову руки, – Прости, атаманушко, имя твоё запамятовал… А и тебя видал на черкасском острову! И всех, кто за тобой…

Они обнялись.

– Про всё слыхал, про всё… – рокотал, ставший во хмелю и возбуждении словоохотливым, Харлам Матвеич. – И потоп случился гибельный… И оголодали твои… И все вы сиры – вижу, вижу… И что воевода про ваше жалованье слыхом не слыхивал – и про то уж ведаю… Однако дело вы преблагое задумали… идти к сечевикам… затягивать родимую землицу обратно на Русь… вместе со всеми городы и сёлы. И хоть воровские хохлачи срубили мне руку, чуть не загубив до смерти, а верую… всё лучше, когда под нашим государем будут они, чем под королём ляшским и униатами!.. Когда б донские казаки срубили б мне руку, я б дошёл и до Наума-атамана… и до Осипа-атамана… и до Павла-атамана… И до тебя, атаманушко, – купец поклонился Дронову в ноги, – и вы б тех татей сыскали, и за ручку мою белую спросили б!.. А в Сечи – кого мне искать, там и вторую б мне отсекли б!.. Но то – прежде!..

Купец