Тума - Захар Прилепин

поворачивал его голову, чтоб тот углядел в открытую дверь корчмы стол, куда, возвращаясь от сотника, усаживался к Степану и персу Иван. – Один и ныне уж атаман, а другой в набольшие атаманы выйдет! А они – туркини османской дети! Тумы! А туркиня – дочерь кадия! Услыхал, татарская рожа?

Тутай молчал.

Степан, выпрямившись, вглядывался в Жучёнкова.

…в тот же день казаки ушли обратно на Камышинку-реку.

Тутай вызвался их проводить.

На поволоке, сказал, лишние руки не помеха, а у него ещё и должок к иловлинским казакам.

…вечером сидели на берегу Иловли, удивлялись тишине и покою.

Поросшая ежевикой трава росла здесь куда гуще, чем на низу.

Степан вдруг поделился с Иваном:

– …Жучёнков сказывал, дед наш был – кадий…

Иван долго пытался зевнуть, ища раскрытым ртом воздух. Наконец, вышло: он долго, как медведь, раззёвывался.

Выдохнул довольно, поморгал.

– Вань… – позвал его не дождавшийся ответа младший брат.

– Да Прошку и пытай… – отмахнулся Иван, как про неважное. – Не слыхал за такое… Мне никто не сказывал.

Степан покусал верхний ус.

– Тогда так. Откель ты спознал, что дед тогда на базаре был?

– Дед? – переспросил Иван. – …Когда, Стёп? А… Ты ж и про то меня пытал уже… Аляной тогда поделился.

– А ещё чего Аляной помнил?

Иван, наконец, собрался с мыслями. Нахмурился, вспоминая.

– Сказал: дед ваш… А чего ещё, Стёп? – вдруг почти осердился он, в темноте разглядывая брата.

Снова замолчал, сощурив лоб.

– …мать, сказал, приехал взять на окуп, ищет её, – вспомнил, и снова повернулся к Степану, хотя во тьме того было толком не разглядеть. – …не то деду грамотку желаешь отправить? Открой, дедка, какое твоё наследство…

– Погодь… – не поддержал Иванову шутку Степан, и, видя, что недовольный пустой беседой брат зашевелился подниматься, дёрнул его за рукав. – Прошка ещё хвалился: что дед наш Исайка – мордовский князь.

– С чего мордовский-то? – искренне удивился Иван.

– Я и желаю прознать.

Иван кулаком жестоко отёр будто зазудевший рот – и хмуро присоветовал:

– Ну, сходи и в мордву; может, призна́ют. Покняжишь у них.

…утром Тутай, отведя крепко подпоясанного, собранного и, как всегда, когда в деле, торопливого Ивана в сторону, бил ему челом.

Испросил разрешения идти с казаками дале – до самого Черкасска.

Сказал: решил окреститься.

Сказал: если примут в казаки, хочет казаковать с донцами отныне и до смерти.

Иван, желая поскорей отчалить, махнул рукой:

– Да поплыли, Тутай… Как сватаисси ко мне…

…иловлинский старшак, едва завидев, что Тутай собирается к черкасским казакам в стружок, поймал Ивана за локоть, зашептал на ухо.

Брат, приметил Степан, недолго послушал и скривил скулу:

– Без греха в казаки не ходят…

XII

Эмин встречал приехавшего на карете гостя и долго говорил с ним, стоя посреди двора у фонтана.

Затем, стуча палками, вернулся в здание, но гость с ним не пошёл.

Степан всё ждал, когда заскрипят ворота, выпуская запряжённую двумя лошадьми карету, – но, подняв взгляд, увидел гостя возле своей ямы.

То был широкоплечий, с прямым лицом турский старик, одетый в шерстяной плащ. Из-под белой ермолки-такке на плечи его ниспадали белые, как мука или мел, волосы. Борода старика показалась удивительной: по-звериному косматая, тёмно-серая, она имела несколько выбивающихся цветом, совсем седых клоков.

Старик смотрел в яму печально, словно в свою могилу.

Послышались торопливые шаги: стражники, кланяясь, поднесли ему обитую войлоком скамейку, и, не дождавшись ни знака, ни благодарности, пропали.

Он сел, вытянув ноги.

Вынул из рукава платок, поднёс к лицу.

– Смрадно, так уж… – согласился Степан, сдувая муху с губы. – Как болотное корневище, должно, пахну… И ногти выгнивают! – Степан поднял руку, повернув к себе ладонью.

Было тепло на душе, что явился предсмертный собеседник. Не расстрига Куприян, но тоже добрый человек, раз не гребует казаком.

– И брат твой – тума тоже? – спросил старик.

Лосиные его глаза были расставлены на лице так же широко, как у Степана.

– Старший брат той же матерью рождён, туркиней, – ответил Степан охотно, желая рассказать старику многое – всё, что помнил.

– И ходит нынче с казачьими посольствами, сам себе толмач? – выспрашивал гость.

– Ходит и в посольства, и на поиски – вольная душа, брат мой.

Старика нисколько не удивляло, что Степан говорил вперепутку по-русски, по-татарски, по-османски, будто овладев до-вавилонским языком.

Он понимал всё, что говорится, – но речь, казалось, не была важна ему.

– Нажил ли ты богатство своим грабежом, неверный? Осталась ли какая старая рухлядь от грабежей отца и брата твоего?

– Почти всё отцовское, всё материнское унесло небывалое водополе. Один прирытый кувшин и сохранился. О прошлую весну было. За год до плененья моего.

– До твоего позора, – поправил старик.

– Как велишь, так и поименуем, дедко! – легко соглашался Степан. – До позора. Не было б позора, чего б я тут сидел со змеями… Курень развалило, скотина потонула, почитай, вся. Фролка едва не утоп. Мевлюдка один сундук поймал у Вяткиных на крыше – вот и всё прежнее богачество. Фроська надрывалась по добру пуще, чем по родному батюшке…

Степан поглядывал на старика, отчего-то уверенный, что тому не надо пояснять ни за Фролку, ни за Фроську, ни за Мевлюда.

– Тогда и порешили: пойдём в Запороги, братам-сечевикам пособить. Яшку Дронова избрали походным атаманом. И все пошли: и татарин Тутай, и Прошка Жучёнков, и Кривой, и Нимка-калмык, и прочие казаки. И расстрига Куприян пошёл униатов изводить… То самый конец апреля был, апосля Степана-ранопашца… И я в десятниках был.

– В каких землях Речи Посполитой бывал ты? – спросил старик, скомкав платок и держа его в кулаке.

– На Воронеж пришли поначалу, чтоб записаться в государево войско на жалованье. Потонуло ж всё, говорю тебе, старик. Все припасы унесло, обеднели…

Степан засмеялся, вспоминая.

– Как добрались, бабку Анютку проведал. Без гостинцев в тот раз был… И, пока стояли у Воронежа…

…зачерпнул со дна глину, растёр в руках – и начал сыпать на мёртвых полозов, стараясь, чтоб долго длилась порывистая струйка.

В рубленом воронежском городе Якова Дронова встречали прибывшие сюда заранее Прошка Жучёнков и Тутай.

Здесь же были Демьян Раздайбеда с немногими запорожцами, явившиеся, чтоб без помех препроводить до ляшских земель братов-донцев.

Съезжая изба была окружена житницами, почерневшими на дождях сараями, погребами. Всё выглядело безлюдно и неприветливо.

Сечевики пребывали в мрачности: они дожидались донцев дольше, чем желали, и за то время успели надоесть воронежскому воеводе. Раздайбеда, в чёрном, малом для него, полукунтуше, едва поздоровался.

Прошка, встречая атамана, суетился.

Пока Дронов, сняв шапку, под которой разлохматилась его крупная башка, крестился на деревянный Благовещенский собор, Прошка