Тума - Захар Прилепин

Целовальник помоложе вытянул голову, заглядывая в ладони.

Старший усмехнулся, не веря.

– А летось, помнишь, дьяков дом потрошили? Сволокли двоеколку, хомуты, дуги, сёдла с войлоками, с епанчою и с уздами, жернова, косы, сошники, топоры, корыта, арчаки, цепы, лопату, бочку винную, замок самопальный, буравень, турецкую попону… – Кривой снова протянул руки, сам удивлённо разглядывая их. – Я украл, вяжи.

– Эй! – обиженный, раздался крик.

Над собравшеюся толпою, мягко звякнув, взлетели ключи.

Третий целовальник держал за воротник Тутая. Тот и не пытался вырваться.

– Вертай ключи! – прокричал он, тряхнув Тутая.

По-паучьи растопырясь, подброшенные ключи вознеслись снова.

– Улятели! – засмеялись в толпе.

…до се смотревший на всё Степан, сам от себя не ожидая, засвистел.

– Берегись! – надрывно крикнул кто-то.

Толпа раскатилась во все стороны, бабы завизжали.

Тутай, поднырнув обманутому целовальнику под руку, высвободился.

Кто открыл тюремные ворота – и не разглядели.

Сидельцы уже стояли за воротами. Было их четырнадцать человек.

Все – исхудалые, с дикими глазами, без шапок. Одеты – в дерюгу, на ногах – одни онучи.

Не сговариваясь, псами кинулись на целовальников. Ни один и сабли не успел вынуть – всех повалили, оружье отобрали.

Втроём удерживая каждого, приступили раздевать их. Подрали кафтаны. Стянули сапоги и всю одёжку, вплоть до исподних рубах и портов.

Стала стража – нага и безоружна. С кровавыми мордами, сияя задами, убежали в свой пристрой.

…явились, наконец, воронежские стрельцы, четверо, да всё те же ярыжки, двое. Хотели было стабунить высвобожденных сидельцев и загнать в тюрьму обратно.

– Не гоношитесь, детушки мои! – гудел рыжий Куприян, ловя стрельцов в объятия. – Мы ж все тут одинаковы! Чрез одного разбойники! Как и те, что распяты были со Христом!.. Не балуйте, детушки!

…Степан сжимал горячие тюремные ключи.

Апрельское солнце, как размешанная яишня из дюжины яиц, множилось по всему небу. Сырой воздух бился о лоб. В груди пели на все голоса весенние птицы. Душа его охмелела навек.

Подкинул ключи – они звонко рухнули в льдистую лужу.

…через четыре дня миновали Валуйки.

Там, посередь степи, застали, как с московской стороны на украйны посполитные заходит русское войско.

Никогда за всю жизнь казацкую не видали они ничего подобного. В какие бы походы казаки ни сбирались, сколь пушек ни накопили б, сколь бы коней ни собрали б, – всё то было нелепым и малым в сравнении с тем, что явилось их взорам.

Хвост русского воинства терялся за окоёмом. Пыль, пробиваемая то здесь, то там солнцем, стояла недвижимо.

Сверху, заворожённый, застыл беркут.

Из пыльных облак выходили весёлые стрельцы – в оранжевых кафтанах с чёрными петлицами, шапки вишнёвого цвета, зелёные сапоги.

Следом – в кафтанах зелёных. За ними – в багровых. За ними – в голубых…

Мальчик-барабанщик барабанил, никем не понукаемый, ради себя.

Устав считать воинников, Степан глядел на сияющие, движущиеся заросли бердышей – тех бердышей было, как на Дону камыша.

По шесть откормленных лошадей в упряжке – два ездока на них – везли пищальные орудия.

Тем орудиям, казалось, числа нет. Когда б их просто выстроили кругом – объяли б весь Черкасский городок.

Явился вдруг поп, в бежевом подряснике и в рясе с такими широкими рукавами, что мог бы в них спрятать по грешнику. Высокий, как каланча, он часто крестил то ли пыльные облака, то ли стрекочущую на все голоса степь.

Первые пешие полки сменялись конными.

Дворяне шли на ногайских лошадях, на османских лошадях, на своих меринах, обряжены в латы и шишаки, при саблях и пищалях. Дети же боярские были – с луками и с саадаками.

Провезли мимо, как огромную заснувшую птицу, багряную хоругвь с ликом Иисуса.

Проехал на белом премогучем коне длиннобородый, дубовой ширины воевода: в парчовой мурмолке, украшенной запоной из крупного жемчуга, с прикреплённым на ней султанчиком в трепещущих перьях, в кожаных рукавицах, изукрашенных золочёными узорами. Ухват, покрывавший конскую узду, – из шёлковой тесьмы, кованцы – серебряные, лысина и решма – золотые, меж конских ушей – страусовые перья, грива покрыта пряденым серебром, наколенки тоже серебряные, плат на конской спине – бархатный.

За воеводой четыре лошади везли набат – небывалой величины барабан, утверждённый на щите, составленном из цепями скреплённых досок.

Следом прошли рейтары – в железных шишаках, в двуполых латах, при шпагах и мушкетах, у каждого через плечо лосиный банделир с привешенными зарядцами, на шеях – ожерелки.

Пронеслись обочь дороги, обгоняя колонны, донельзя счастливые запорожцы, выглядящие – как букет цветов: разнаряженные, все в новом, панском, – яркие шапки, островерхие шлыки, жупаны, – а выраженье на лицах такое, словно всё русское войско – их, за ними идёт, к ним пришло.

И радость ту желалось разделить – как общую песню.

Уверенно, с прищуренной ленцой, прошли служилые татары – в длиннополых халатах с косым запа́хом, в лисьих, волчьих, бобровых малахаях.

За конными – снова шли пешие: боярские ратники.

Потом возникли обозы, и тянулись так, словно всю Москву решили вывезти к Днепру.

Тащились несчётные шатры.

…боевой снаряд растянулся едва не на час.

Затем – съестные и винные припасы. Несколько сотен клетей с квохчущей, клекочущей, курлыкающей, крякающей птицей. С дюжину возов – одной посуды.

Ревя, проходили стада быков.

…и снова подводы, подводы, подводы, добро, добро, добро.

Казалось: целый свет можно воевать с таким воинством.

Одних дудошников и певчих было с добрую казачью станицу. Литаврщиков – ещё станица. Накрачеев – третья.

За ними, числом в полк, плотников, такой же полк – кузнецов, прочих ремесленников – снова полк.

Преизбыток оружья, удивительное многообразие снаряжения – всё давно должно было б закончиться, но безо всякого промедления из пыли вновь возникали курносные морды очередного русского воинства. Морды чихали, хохотали, подмигивали казакам, – и двигались как на празднество. Виданное ли дело – ляха бить! Любопытство и задор снедали русских воинников.

Шли за великом делом, а заодно – поглядеть, как живут в посполитных краях, какую кашу едят, каких молодух растят, чем изукрашены дома шляхетские. Как одежды их шиты, с чего едят и пьют арендаторы жидовские.

Какими образами увешаны униатские молельни. Много ль золота носят на себе попы их дурной веры.

И какую рыбку ловят в реках, текущих сквозь украйны, и какой зверь обитается в их степях. И какие дерева составляют леса их.

Прогнали баранов столько, сколько никакой ногайский улус, битый казаками, не гонял.

Следом пошёл, в сотни голов, табун лошадей.

Судя по пыльному облаку, клубящемуся у окоёма, – то была ещё