Тума - Захар Прилепин

Сбегать к царицынскому попу, спросить, когда здешний храм достроят, потому что казаки желают помолиться. И если стройки осталось недолго – поторопиться, потому как дела казацкие не ждут.

Ещё раз сбегать, сосчитать, сколь в недостроенном храме икон, и есть ли средь угодников святой Спиридон.

Снова бечь до церкви и поставить там свечей за здравие Наума Васильева, Осипа Колуженина, Павла Чесночихина, Ходнева Корнилы, Дронова Якова и всего вольного казачества донского и днепровского.

– …и яицкого, и шибирского! – ударяя кулаком о стол, кричал вослед Прошка: ему пришлось по нраву играть в атамана, и все ему подыгрывали.

Велели также искать купцов московских, стоящих в Царицыне, и разузнать, не купят ли те у казаков три клетки птиц попугаевых, с красными хвостами, говорящих складно и матерно.

И ещё: нет ли у них такого мена, когда меняют аргамаков на кур, а ежли есть, то надо найти средь царицынских рыбаков, кто сходит до Черкасского городка за курами. В Черкасске надо будет спросить Матрёну – третий курень от кладбища.

Заодно велели разведать, кто и с какой надобностью причалил только что на карбусе, и ежли торговец пришёл, передать ему, что по средам в Царицыне с нынешнего дня торгуют беспошлинно.

Кривой от хохота заливался слезами, Нимя – мычал, а Жучёнков, не в силах так долго блюсти свой начальный вид, взвизгивал.

…заглядывали в кабак царицынские стрельцы, скоро понимали, в чём дело, и понемногу начинали гыкать в кулаки, а потом в голос, задирая бороды, хватая себя за утробы, реготать.

Со стороны, верно, казалось, что в кабаке идёт свадьба со дракою – так было разгульно.

Казаки поили всех, но за стол к себе никого не сажали.

Время от времени разом обрывали смех, – вся корчма им повиновалась, умолкая, и даже целовальник замирал с подносом, – грохоча лавками, супя брови, казаки подымались. Произносили здравицы.

Сначала – государю.

Вторую – государыне.

Третью – наследникам.

Четвёртую – боярам, притом любезных бояр приятельских называли поимённо, хоть таковых на Руси и не рождалось никогда.

Патриарху, и всем прочим патриархам вселенским тоже была здравица, но здесь казаки заспорили, сколь их всего, и снова выпили за тех, коих тут же и выдумали.

Поочерёдно пили за всех донских атаманов, начиная с батьки Ермака, Сары-Азмана, Сусара Фёдорова, Михайлы Черкашенина и до нынешних; вышло ещё два на десять здравиц.

Следом начали выпивать за все городки казачьи; до Иловлинской станицы пришлось бы вставать до сорока раз, посему пили сидя.

Перешли на Запорожское Войско, на Богдана Хмеля и на все украинные города, куда двигались, неся освобождение, русские воеводы со стрельцы и прочее войско.

Стрельцам на той здравице передали поднос с поломанной и недоеденной чяплей.

Стало жарко, как в бане. Дверь раскрыли настежь.

Свечи трепетали, гасли. Целовальник зажигал снова.

С улицы пахло разливом, весной, грязью, снастями.

Псы – и те сбежались со всей округи.

Явились гулящие жёнки. Усевшись на лавку под окнами корчмы, смеялись всё громче, будто кто их там потешал.

Прошка всё тянулся заострившимся носом на бабьи голоса. Шея его, дрожа кадыком, вытягивалась так далеко, что, казалось, весь он сейчас выползет из кафтана, голый, как змей.

Не с улицы, а из низкой двери за прилавком объявился молодой татарин: оспины на поросшем редким волосом лице, умноглазый, широконосый. На голове – шитая золотом такыя с опушкой из меха. В поношенной епанче. На ногах – хромовые ичиги.

Принёс севрюжины.

Строго, так, чтоб казаки услышали, повелел целовальнику немедля готовить, да подать гостям.

Навёл распорядок средь бестолковых питухов, лишних повыгонял.

Поклонился казачьему столу; назвался – Тутай.

С той минуты дурацкие порученья передавал дуракам, дельные же сам исполнял.

Ни о чём не выспрашивая, догадался, что старшак тут – Иван, а не Прошка.

Вёл себя без подобострастия.

Казачьи шутки, было видно, понимал, но не смеялся, а лишь склонял в почтении голову.

Русской речью владел преотменно.

Меж здравицами Иван опрашивал то стрельцов, то явившихся на гомон царицынских рыбаков, ведомо ли им, где калмыцкие улусы.

Никто толком не знал, но соврать за угощенье норовили многие.

Тутай шепнул Степану:

– Калмыки далеко, атаман-бачка. Не найти их! Зря сулят! Надобе ждать, когда сойдёт водополе. А уж после нанять коней и найти. Могу пособить. Не завтра, атаман-бачка, а после воды. Лгут казакам за вино, не верьте им!

…уже стемнело, когда Иван, оглядев татарина, велел ему огрубевшим, но ещё твёрдым голосом:

– Ищи, где спать будем, Тутай. Разложи всех, как родных братьев.

– Нашёл уже, бачка, – ответил Тутай.

…одна изба была для казаков, другая – для гребцов.

Обе – подметённые и протопленные.

Деньжишек за услугу татарин не взял.

…на зорьке Степан вышел – а Тутай уж сидит подле избы, стругает палочку. Свежий, как редька. Неспешно поднялся, оправил епанчу.

Неподалёку, приметил Степан, паслись взъерошенные приказные ярыжки. Обернувшись на звук распахнутой двери, во все глаза вперились в Степана.

…Степан вдруг засвистел пронзительным, согнавшим с крыши кота, свистом. Ярыжек как ветром пошатнуло.

Переглянувшись, поспешили за угол.

Тутай с достоинством поклонился.

– Так и ночевал здесь, Тутай? – спросил Степан.

Татарин развёл руками:

– Ярыжки – нельзя верить. Служат воеводе, сами – хуже разбойников. Не любят казаков, завидуют… Стол накрыт в кабаке, атаман-бачка.

…похлебали в корчме ушицы.

Выпили помалу. Зарозовелись.

Целовальник, суетясь у стола, как бы сам для себя, ни к кому не обращаясь, шептал:

– …с такой казной, что атаманы-казаки возят при себе, можно было б посередь Царицына хоромы поставить!.. И в Астракани, напротив воеводиных, другие… Можно было б ясырку завести – самую медовую…

Иван прекратил жевать и, вскинув бровь, повернулся вполповорота к целовальнику.

Тот сморгнул и начал часто кланяться, словно на место Ивана вдруг выставили икону.

…выждав, как казаки откушают, Тутай привёл греческого купца – щекастого, с толстыми пальцами, в красном тюрбане.

Иван со Степаном отсели с ним в угол кабака.

Разговор вёл Степан, понимавший греческий лучше брата.

…вослед за греком Тутай привёл перса – лицо вытянутое, кожа оливковая, глаза чёрные, в кундячном кафтане, на плечах вишнёвая шаль, в чалме, в бархатных перепачканных башмаках.

Степан вёл с персидским купцом беседу по-арабски.

…вослед за персом привёл стрелецкого сотника. Иван пересел с ним за пустой стол.

Подводя гостей, Тутай выходил из кабака, чтоб не подслушивать чужих речей.

Чрез меру похмелившийся Жучёнков, выйдя раздышаться, поймал Тутая за рукав. Шептал ему:

– Разины – браты! Видал, какие? – и, тыкая Тутая пальцем в подбородок,