Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков

6.1. «Консервативная революция» и нацизм – духовное родство?

Достойным ответом на вопрос о духовной преемственности нацизма может быть следующий анекдот, ходивший в гитлеровской Германии.

Немца спрашивают:

– Что такое парадокс?

– Это когда канцлером германского рейха становится австриец в американской униформе (форму СА и СС разрабатывали дизайнеры из знаменитого «Баухауза», большинство из которых эмигрировало в США) и с итальянским приветствием (приветствие поднятием правой руки итальянские фашисты переняли из древнеримской старины)[1078].

Если же говорить серьезно, то сводить национал-социализм исключительно к «консервативной революции» или полагать нацизм её простым порождением, значит оставлять массу вопросов открытыми: полное отсутствие персональной преемственности, совершенное отсутствие ответа на вопрос, почему именно нацисты выделились, ведь таких групп, как НСДАП, только в «фёлькише» насчитывались десятки; полная неясность, как шел отбор мифов, ведь «консервативная революция» значительно шире, богаче, многообразней; также непонятно, почему нацисты так резко противопоставляли себя всей остальной «консервативной революции».

Надо отметить, что всякий «монистический» подход к нацизму порочен. Прежде всего в нацизме обращает на себя внимание совершенное отсутствие хотя бы минимума определенности в идеологии, отсутствие в ней смыслового единства, ее чисто инструментальный характер. В нацизме мы имеем феномен, который вряд ли можно объяснить рационально. Взять хотя бы центральное понятие «раса», «расовая борьба», которое исходит из противопоставления «арийский – неарийский». Но ведь арийскими (индоевропейскими) являются почти все народы Европы. С понятием расы не согласуется и культ всего немецкого, являвшегося лишь частью более широкого понятия. Гитлер и сам признавал в разговоре с Германом Раушнингом: «Я знаю определенно, что в научном смысле не существует ничего, сходного с расой. Однако мне как политику нужна концепция, которая бы сделала возможным полностью антиисторический порядок и дала ему интеллектуальную базу»[1079]. Прикрытием для создания этого «полностью антиисторического порядка» являлись национальные мифы, ибо, как указывал тот же Раушнинг, национал-социализм – это не национальное движение, а революция, процесс разрушения. «Немецкая революция, – писал Раушнинг, – является одновременно и социальной революцией и контрреволюцией. Это означает, что, строго говоря, национал-социализму не подходит ни понятие „революционный“, ни понятие „контрреволюционный“. Нацисты уничтожили прежние позиции как рабочего класса, так и буржуазии»[1080]. Вследствие тотальной революции национал-социализма возникла как раз та социальная атомизация общества, против которой и воевала «консервативная революция», вместо народа возникла аморфная масса, в которой в принципе не могло быть групповых интересов или вообще каких-либо интересов. Сам национальный миф нацисты обкорнали таким образом, чтобы оставить только то, что служило новой дисциплине, новым задачам национал-социализма, что соответствовало «модернизации» в их понимании. В принципе то, что Муссолини сказал об итальянском фашизме, можно отнести и к нацизму: «Фашисты – это акробаты итальянской политики, они не связаны никакими принципами и неуклонно движутся к единственной достойной цели: будущему благосостоянию итальянского народа»[1081].

Такой же, как в политике, двойственной, тройственной природой отличалось и отношение нацистов к религии, ничего определенного не было: имели место колебания от признания необходимости утверждения «позитивного христианства» до проповеди старогерманских языческих культов и запрета христианства. То же относится и к антисемитизму нацистов: на вопрос Раушнинга о том, хотят ли нацисты в самом деле уничтожить всех евреев, Гитлер ответил: «Нет, конечно, иначе их нужно будет вновь создать. Очень существенно, чтобы всегда был ощутимый противник, а не абстрактный»[1082].

В нацистской внешней политике все преподносилось по-разному: то СССР выступал в качестве партнера и гаранта европейского порядка, то вдруг стал воплощением мирового коммунизма и с ним велась борьба так же, как с «западным капитализмом» и маммонизмом, хотя в Германии структуры капиталистического общества оставались нетронутыми.

Во внутренней политике и ее организации также не существовало твердых установлений и структур, все строилось на борьбе компетенций приспешников фюрера и возглавляемых ими организаций: СС, СА, партии, армии, государственной бюрократии и т. д. Показательно, что самая демократическая в мире (на то время) Веймарская конституция в нацистские времена не отменялась. Раушнинг справедливо писал, что доктрина в национал-социализме имела значение лишь в пропаганде, а на самом деле она была инструментом установления господства над массами, а целью нацистов являлась тотальная революция и тотальное господство нацистской элиты и, хотя эта революция следовала иррациональным мотивам, она осуществлялась посредством дисциплинарных акций разрушения[1083]. Оппортунизм составлял наиболее важную черту нацизма. «Нацизм, – писал Йоахим Фест, – антикапитализм, культ народных обрядов, внешнеполитические концепции и даже расизм, и антисемитизм были открыты для постоянно подвижного, абсолютно беспринципного оппортунизма, который ничего не уважал и не боялся, ни во что не верил и как раз самые торжественные свои клятвы нарушал наиболее беззастенчиво»[1084]. Эрнст Никиш блестяще сформулировал рассматриваемую особенность нацизма: «Сила нацизма состоит в бесформенности, неопределенности и многозначности целей. Тот, кто имеет какую-нибудь страстишку, может пристроиться к нацизму. Ни одному человеку, который желает изменить мир, не возбраняется вступить в НСДАП с верой, что все изменится именно так, как он хочет»[1085]. Томас Манн, обругав нацизм как невообразимую кашу идей, писал: «Это государство, эта революция (имеется в виду нацистское государство и нацистская „революция“. – О.П.) – это не враг какого-либо определенного духовного склада, определенных идей, либеральных или марксистских. Это государство, эта революция нацелены вообще против духа, это большевизм худшего сорта, отличающийся от русского отсутствием идей»[1086]. Неопределенность идеологии порождала и взаимоисключающие направления критики: коммунисты говорили о «последней фазе развитая капитализма», либералы – о торжестве консервативных принципов, консерваторы видели в фашизме логическое завершение европейского Просвещения и идей Руссо. И у всех были более или менее веские аргументы…

Объяснение всему этому может быть одно: национал-социализм был силой без действительного исторического прошлого, спонтанным движением, порожденным уникальными социально-экономическими факторами, он был вызван исключительными условиями Версальского мирного договора, а затем и Великого кризиса 1929 г., его моральная и идейная пустота не дают возможности отыскать в немецком прошлом что-нибудь похожее на континуитет с нацизмом. В литературе нет недостатка в попытках отыскать у мыслителей прошлого фрагмент более или менее похожий на нацизм, существует даже «жанр» в исторических исследованиях, связывающих Ницше, Вашера, Гегеля, Лютера, Фридриха Великого с нацизмом. Особенно в нем преуспели англо-американские авторы после войны – У. Ширер, Р. О. Батлер, У. Макговерн: «здоровое» развитие немецкой нации изначально ставилось под сомнение. Может быть, в такой работе и есть какой-нибудь тайный смысл, но ведь совершенно очевидно, что, как писал американский историк Клеменс фон Клемперер, «такие мыслители, как Достоевский, Буркхардт, Ницше, Кьеркегор, для таких людей, как Хуго. фон Гофмансталь,