На червленом поле - Мария Воробьи

Неаполь; своеволие; фамильный нос, огромный и чувствительный не только к перемене погоды, но и перемене в чужих намерениях и душах. Не унаследовал он от отца хватки, ума и проницательности.

Его преемник – и по совместительству троюродный дядя – герцог Орлеанский унаследует у Карла три вещи: Францию, жену и войну.

Король, наследовавший по древнему династическому браку право на Неаполь, медлил.

Золотым соловьем пел папа Александр, писал Карлу надушенные письма, пахнущие патокой. Карл читал их по нескольку раз, не понимал потом, откуда медом пахнет, почему пальцы липкие и откуда столько ос вокруг него вьется.

Искусно раздувал опытный Александр в молодом короле жажду славы.

Говорил ему:

– Вот, полвека назад пал Константинополь, оплот христианства, и нет у нас больше защитника перед ордами неверных. Град святой томится в нечестивых руках. Собери же Крестовый поход, о король, и отправься – нет, не в Иерусалим, но на берега Хорватии, чтобы потом идти на восток, где солнце палит и пространства бесконечны.

При дворе короля отгоняли ос, брызгали по углам горькими духами, отмывали от писем папы руки короля.

Говорили ему:

– Он так коварен, этот обаятельный черноглазый испанец. Он хочет ослабить вас, о государь, услать вас на чужую землю, чтобы вы сложили там свою прекрасную голову, что подобна голове Аполлона.

Король Карл смотрел на себя в зеркало чужими глазами: глазами своих придворных и слуг, не видел, что у него лицо – собачье.

Золотую розу послал королю папа римский – золотую розу с острыми шипами – как символ бдения и веры.

Папа – отец четырех сыновей – чуял, что король скоро захочет войны и лишь выбирает цель. Папа – не только церковный, но и мирской владыка – знал, что любое государство стремится к увеличению. Папа только хотел перевести удар туда, где сам он тоже мог получить выгоду.

Но Карл медлил.

Золотая роза звала его на восток – но кровь звала на юг. Герцог Орлеанский – наследник и дядя, – имевший претензии на Милан, тоже уговаривал обратить свой взор на Италию.

Так бы и колебался Карл, пока к нему не пришел Людовико Сфорца, мавр и шелковица, наместник Милана. Сказал:

– Приди, король, ибо здесь у тебя есть верный союзник в виде сильного герцогства Миланского. Приди и сокруши короля Неаполя – разве нет у тебя на это прав?

Людовико Сфорца рассчитывал руками короля ослабить Неаполь, юг Италии, и привести к возвышению свой север, а там… Там и до объединения недалеко. Там и до королевства недалеко. В конце концов, испанские престолы только-только объединились – почему бы это не сделать и итальянским?

Людовико Сфорца не верил, что Карл надолго удержит Неаполь, но верил, что в борьбе оба ослабнут.

И король в конце концов решился.

И сказал:

– Наш путь лежит на юг.

Глава 10, в которой проводится роспись апартаментов

Папа римский велел выстроить себе апартаменты в Ватикане, блестящие и гладкие, покрытые новыми красками. Для их росписи вызвал к себе живописца Пинтуриккьо с его учениками.

Им велели расписать три зала, но долго не говорили, что именно писать, а только заказать столько дорогой лазурной краски, чтобы хватило покрыть потолки всех трех помещений.

Наконец папа все обдумал и призвал к себе мастера. Сказал ему:

– Первый зал будет залом Мистерий. Изобразите Благовещение, Рождество, Поклонение волхвов, Воскрешение, Вознесение и Успение Богородицы.

Молча стоял Пинтуриккьо: заказ был обычен, хотя и большой честью – расписывать залы в самом сердце Святого Города для самого папы римского. Живописец не понимал, почему так долго колебался Александр и что в этом необычного.

– Изобрази меня самого, коленопреклоненного, во время Воскресения Христова, перед Иисусом в славе и силе, а мою единственную дочь – в облике святой Екатерины. Изобрази герцога Хуана как капитана корабля, что плавает по морю. А другого моего сына, кардинала Валенсийского Сезара, – в облике императора.

В этом тоже ничего необычного не было: это было самое обычное дело.

Но странности начались потом.

– Во втором зале, – сказал папа Александр, не спуская с живописца внимательного черного взгляда, – нужно будет понизу изобразить святую Екатерину, встречу Марии и Елизаветы, мученичество святого Себастьяна, которого расстреляли стрелами, и мученичество святой Варвары, которой собственный отец-язычник отрубил голову. Сусанну и похотливых старцев.

Живописец только кивал, а папа продолжал:

– В третьей комнате необходимо изобразить сивилл[13]. Постарайтесь особенно с Кумской сивиллой – той, от которой в итоге остался один голос. Четвертым будет зал понтификов. Там нужно будет изобразить пап, которые были до меня, особенно моего дядю, что правил под именем Каликста Третьего. Одно место закрась голубой краской. Это будет место для меня, если мой преемник решит, что я заслуживаю быть среди них. Прямо под ним я поставлю на возвышении кресло, обитое алой тафтой, подобное трону. То будет место для меня сейчас. Этот зал должен быть самым пышным, чтобы там проводились приемы и банкеты.

Степенно кивнул Пинтуриккьо. Это желание было понятно. В этом не было ничего нового.

– Последним из залов должен быть зал свободных искусств, и там будут изображены Тривий в виде аллегорий Грамматики, Диалектики и Логики и Квадривий – Арифметика, Геометрия, Музыка и Астрономия.

Тут папа ненадолго прервался, чтобы выпить разбавленного вина и промокнуть потливый лоб кружевным платком.

– Ах да, еще по верху второго зала нужно будет пустить… другое. Сверху должна быть история Исиды и Осириса и быка Аписа. Бык – символ нашего дома. Пусть у Исиды будут золотые волосы, как у донны Лукреции. Пусть они сверкают так, что глазам будет больно смотреть. А в облике ее Осириса изобразите моего сына Сезара. Пусть у него будет такое же гордое лицо и те же волчьи повадки. Осирис будет убит другим своим братом, богом Сетом. Пусть Исида опустит его во гроб и родит посмертного сына. Потом она найдет растерзанное тело своего мужа, и соберет его по кускам, и сошьет суровой иглой. Пусть Осирис воскреснет и будет плавать в ладье по небу, будет рождаться и умирать. А главное – главное, – чтобы там было много бычьих голов – это все будут Аписы. Знаете ли вы, что священный бык жил в храме, а когда умирал – жрецы находили такого же, и душа мертвого Осириса переходила из одного зверя в другого и жила также вечно?

Тут живописец понял, почему так долго папа беседовал с ним: этому мистическому, языческому, дохристианскому не было прежде места в сердце веры, которым был Ватикан. Но