Далекий край. Первое открытие - Николай Павлович Задорнов

– Мэри! Мэри!

– Стукнуть его веслом? – спросил Шестаков.

Невельской ответил, что благодарит и отказывается от Мэри.

– Почему капитан недовольный? – спрашивали на судне матросы вернувшихся товарищей.

– Смех, ребята! Капитану предлагали Елизавету и Марию… Первый раз в такую деревню попали. Как раз Геннадия Ивановича угораздило! Жаль, тебя, Фомин, не было…

– Немудрено, господа, – говорил капитан своим офицерам, – что Япония закрылась. Видимо, около ее берегов бродят такие же канальи, которые все и всех развращают и грабят. Будь у местных туземцев организация, и они бы не подпустили к себе европейцев. А в Европе винят японцев, что замкнутая нация. Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива! Просто нация с достоинством – не желают, чтобы их женщин хватал каждый…

Глава пятидесятая

Амурский лиман

Дует тихий и теплый юго-западный ветер. Невельской осматривает в трубу огромную панораму моря и далеких берегов. Слева – возвышенности Сахалина. Выступил и залег синей грядой среди моря лесистый мыс Головачева, названный так еще Крузенштерном в честь одного из своих лейтенантов. Этот мыс, казалось, закрывал путь кораблю. Правее мыса – море, а далеко за морем чуть заметно поднимается над горизонтом конусообразный пик.

– Материк видно! – говорит капитан. – Вот здесь и следует искать вход в лиман…

Когда судно пересекло меридиан мыса, ветер переменился, стал попутным. Погода хмурилась. Водяные вихри обдавали борта шлюпок, шедших с промером впереди транспорта. Невельской приказал офицерам возвращаться. Попов, Ухтомский и матросы, мокрые, измученные, поднялись на борт.

– Совсем замокли! – говорил Попов, вытирая платком лицо.

Невельской приказал убрать часть парусов. Ветер крепчал. Судно тихо продвигалось вперед. Бросили лот. Глубина была девять саженей.

Капитан спустился в свою каюту, когда раздался характерный удар и все судно задрожало и заскрипело. Послышались испуганные голоса, свисток боцмана, вызывавший всех наверх, крики вахтенного офицера, топот многих ног и тяжелая возня на палубе.

«Опять привалило», – подумал Невельской и, быстро надев шинель, поднялся.

Сколько раз за время описи «Байкал» садился на мель!

Заскрипели блоки. Несколько матросов дружно налегли на снасть. Один из них перед каждым новым рывком подпрыгивал, как кошка, и повисал на талях. Баркас подняли и сразу опустили на воду. Согнувшись и расставив ноги, в нем стоял Бахрушев. На корме на двух вымбовках лежал верп. Гребцы быстро спускались и прыгали с борта.

Баркас заплясал на волнах. Офицеры столпились на полуюте. «Байкал» глухо бился о мель. Волны набегали здесь, на мелком месте, с особенной силой.

Судно стояло среди кипевшей пены и водяных вихрей. Шестаков, прыгая в баркас, сорвался, но ухватился за борт. Унтер-офицер затащил его в шлюпку.

Баркас снова подняло, бросило к судну. Матросов чуть не зашибло о борт. Отшатываясь, они падали и пригибались. Бахрушев что-то кричал, но, казалось, слов его матросы не слышали. Подбежал Невельской и схватил рупор.

– Весла на воду! – закричал он тем особенным, подобным реву голосом, которым подают команду лишь в минуты опасности.

Матросы, слыша твердую команду, дружно взялись за весла.

– Навались!

Баркас сразу пошел, круто поднимаясь на волны, так что с судна стали видны упиравшиеся ноги матросов, Снова раздался глухой удар. Невельской в шинели с поднятым воротником не спускал глаз со шлюпки. Когда он подал знак бросить якорь, двое матросов, оставив весла, взялись за вымбовки и приподняли их. Верп соскользнул в воду. Матросы сразу же кинулись по местам, дружно ударивши веслами.

Матросы на судне вертели шпиль[133], грудью налегая на рычаги. Канат натянулся. Послышалось характерное шуршание, и судно поползло с мели.

Отойдя полторы мили к северу, «Байкал» бросил якорь.

«Было время, – размышлял капитан, оглядывая в трубу берега Сахалина, которые то застилало туманом и тучами, то снова открывало, – когда маленькая Греция была как бы лабораторией, в которой создавалась культура для всей Европы. Но кто теперь всерьез может подумать, что центр мировой культуры может быть ограничен берегами Эгейского моря, в наш век, когда существуют великие государства Европы! А через сто лет никто всерьез не поверит, что центр мировой культуры может быть ограничен Европой».

– А ты помнишь, как у нас гика-шкот лопнул? – спрашивал латыш Преде.

– Гик, как пронесся над головой, чуть не зашиб насмерть, – говорил Козлов. – Геннадий Иванович сам за шкот схватился. Шторм в семь баллов, парус плещет, а матросов близко не было. Это у Горна шли. Капитан сам ухватился и держит. Он навалился, и мы сразу подбежали. А сперва-то его чуть гиком не убило. Я еще тогда подумал: ростом небольшой, а какой здоровый!

Два дня стоял густой туман, и судно не двигалось.

Халезов иногда начинал в кают-компании разговор на какую-нибудь тему, не имеющую отношения к происходящим событиям.

– Почему, господа, Кутузов засыпал во время заседаний военного совета? – спрашивал он.

Мичманы пожимали плечами. Гревенс вообще сомневался, мог ли Кутузов засыпать при исполнении долга.

– Господа, сколько всего частей в романе Сю?

У Халезова короткие усы, желтые волосы и желтые глаза. Обветренное лицо с широким подбородком. Молодцеватая осанка и неожиданная быстрота движений после совершенной неподвижности. Иногда он бранит капитана, уходит в раздражении из рубки.

На третий день разъяснило, и шлюпки снова пошли с промером.

– Впереди мели, Геннадий Иванович. Кругом мели! – докладывал капитану Казакевич.

Офицеры, возвратившись с промера, донесли, что от мыса на запад к материку тянется сплошная коса, преграждающая вход в лиман.

– Вряд ли удастся перейти ее здесь, – говорил Попов.

– Действительно ли коса сплошная? – спросил Невельской.

– Глубины есть кое-где, но обрывисты.

– Кругом мели, Геннадий Иванович. Вон как волны идут, видно, что всюду банки, – проговорил стоявший рядом с капитаном Козлов, крепя снасть.

Начался отлив. Невельской видел в трубу, как в разных местах обсыхали и поднимались из моря пески. Офицеры были правы. Теперь даже простым глазом видно, как через все море тянется цепь мелей.

– Обратимся к материковому берегу, – решил Невельской.

Судно стало лавировать по направлению к конусообразной горе.

– Значит, где-то есть канальчик, – заметил Халезов.

К вечеру ветер снова налетал сильными порывами. Барометр сильно падал. Внезапно потеплело. С юга подул жаркий ветер.

Невельской перешел линию ветра и, чувствуя приближение шквала, приказал убирать паруса.

Матросы отвязывали и травили снасти, которыми держались паруса. Четверо матросов на рее укладывали парус, перегибаясь и хватая его. Косые паруса бешено заполоскали и заскользили вниз. Падая, они превращались в бесформенные груды парусины.

Упал косой стаксель[134].

Обнажились мачты из желтой полированной финляндской сосны.

Дрогнул гафель[135] и, опуская парус, пополз вниз, но остановился.

– Заело! – раздался испуганный крик матроса.

Ветер забил в парус. Судно валило набок и несло кормой к близким мелям.

Казакевич сам бросился к снастям.

– Держись! – крикнул рулевому Горшков.

С отчаянной удалью боцман прыгнул на нактоуз, где стоял компас, потом одной ногой рулевому на плечо – и вмиг оказался на штурманской рубке. Он кинулся по снастям на руках. Гафель дрогнул и быстро опустился. Боцман спрыгнул, и сразу же из-за груды упавшего паруса, как из-под земли, появились четверо усатых матросов. Один из них вскочил верхом на гафель и на гик, между которыми, как между двумя бревнами, был зажат смятый парус.

– Отцы! Угодники! – покрикивал на них Невельской.

Шквал бушевал со всей силой, но уже по голосу капитана все чувствовали, что опасность миновала.

Временами ветер достигал такой силы, что с близких кос несло песок.

Наутро судно шло бейдевинд[136] вдоль видимой отмели. Небо было сумрачное, неслись серые тучи. Горы материкового берега все выше подымались из моря. Впереди желтели обширные песчаные острова, словно большие и высокие кошки. Кое-где появились люди. Курился одинокий дымок.

– Теперь и правый берег оживает! – сказал Казакевич.

– Хороший признак! – отозвался капитан.

Он рассматривал этот берег с таким удовольствием, словно встречался со старыми знакомыми.