Далекий край. Первое открытие - Николай Павлович Задорнов

На другой день от берега отвалили три большие лодки.

Капитан видел, что туземцы побаиваются приближаться. Они перестали грести. Остановились и все стали кланяться, стоя в лодках на коленях.

Алеуты показали, что стрелять никто не будет. Нивхи ответили, что боятся.

Наконец одна лодка подошла к борту. Поднялся на ноги рослый нивх и поднял живую собачку, объясняя, что желает передать ее на борт в обмен на своих товарищей.

– Давай вещи! – отвечали ему.

– Спустите к ним одного из заложников, – велел капитан.

Хурха позвали к борту.

– Иди! – подтолкнул матрос.

Хурх глазам не верил. Он спрыгнул в лодку. Стал что-то говорить. Нивхи осмелели. Подошли другие лодки.

На борт подали винтовку. Потом – куртки… По штормтрапу спустился с судна Тятих. Он в руках держал табак и кусок материи в несколько аршин.

Старики залезли на судно. Они лезли обниматься и целоваться с капитаном. Просили водки. Говорили, что теперь все понимают хорошо и знают, как хорошо тут кормили пленников, как хорошо с ними обходились и совсем не хотели повесить.

Старики стали объяснять, что с моря приходят суда, делают разные бесчинства, хватают за грудь женщин.

– А что же вы говорили, что у вас вещей нет. Что это другие люди из других деревень грабили?

Тут пришлось врать. Все наперебой стали рассказывать, с каким трудом отбили они вещи у жителей другой деревни. Была война… Дрались с целой деревней…

Рассказчики показывали, как тянули луки, били кольями, как падали, пронзенные в грудь, как было убито три их товарища.

– Все это, конечно, ложь, и, верно, сами похитители в числе этих рассказчиков, но надо одарить их хорошенько, – сказал капитан.

– Да на самом деле это не рыжие! – сказал своим Чумбока.

Но как страшно жить на свете. Всех надо бояться. Все приходят, пугают, бьют, наказывают и еще хотят вешать, пугают веревками, а никого нельзя самому ограбить!

Может быть, потому гаснут лица гиляков, такие печальные у них глаза и они так ненавидят всех приходящих с моря и всех готовы убивать. Чумбо видел маньчжур, американов, рыжих, японцев – ни от кого нет пощады. А ведь гиляки так приветливо в свое время встретили Чумбоку, спасли его, приютили. Когда он бежал к ним с Амура… А вот сами научились воровать.

А люди на этом корабле в самом деле какие-то странные. Гиляки, довольные подарками и тем, что драки и наказаний не будет, выказывали дружбу начальнику, опять принялись обнимать его и целовать.

– Послушай, – сказал вдруг Чумбока, обращаясь к Невельскому, – ты американ?

– Нет.

– Ингли?

– Нет.

– Врешь! На тебе куртка народа ингли… Да-да!

В этих, известных на весь свет синих куртках ходили рыжие на кораблях…

Шлюпки с заложниками отвалили.

В тот же день корабль ушел к югу и встал где-то далеко-далеко, у одного из синих мысов, которых так много на берегу Малого моря. Чумбока не знал названий этих мысов.

Чумбоке хотелось опять поехать на судно и еще раз повидать приехавших, расспросить их подробней. Он сказал Питкену, что это лоча, а не рыжие. Это не китобои. Но с моря дул ветер, и нечего было и думать о поездке в плоскодонной лодке.

Две недели не прекращалось волнение. Всходило солнце, и желтые, насквозь просвеченные его лучами волны с грохотом ползли по отмелям на Лангр.

Питкен сказал, что и он хочет видеть этих людей. Позь много рассказывал ему про лоча.

Питкену надо поехать к родичам на устье реки, в ту деревню, где к нему когда-то явился Чумбока. Может быть, по пути он встретит пришельцев?

– Я поеду с тобой!

– Нет. Ты поезжай домой и береги семью. Ты уже был у них, видел все. С тебя хватит. Хивгук беременна и сама не может рыбачить. Помоги ей. И придумай ей хорошее новое имя!

Когда стихло, Питкен отправился в путь. Ему хотелось рассказать родственникам на реке про необыкновенные приключения этого лета. Хивгук нашлась. Как судно пришло, как село на мель…

Море успокоилось. Едва занялся рассвет – Питкен отправился. Когда взошло солнце, его лодка, с парусом из рыбьей кожи, была далеко. И черный парус стал светел и блестел сейчас, как зеркало.

Глава пятьдесят вторая

Офицеры возвращаются на бриг

Мичман Грот послан на опись пролива между Сахалином и материком. Десять дней не был мичман на транспорте. Возвратившись, он доложил, что Сахалин и материк соединяются перешейком и что пролива там нет.

– Уверены ли вы, мичман, что Сахалин и материк соединяются перешейком? – спросил капитан.

Грот, загоревший дочерна, с отросшими и выгоревшими добела волосами, в побелевшей куртке, ответил, вынимая из сумки карту:

– Совершенно уверен.

– Видели собственными глазами?

– Вот черновая карта описи, Геннадий Иванович. Вот тут мы шли. Впереди мели… Вид…

– А на берег высаживались?

– Во многих местах. Вот пункты, где делали обсервацию. Мы ясно видели повсюду, что там сплошной берег и пролива нет. Если бы был пролив, то не было бы сплошного берега, а также сплошного леса. А если мы, приблизившись к берегу и высадившись в отмеченных пунктах, видели сплошной лесистый берег, то совершенно ясно, что пролива нет. Карта Крузенштерна верна, Геннадий Иванович. Пролив только здесь, а не на юге!

Точность Грота была всем известна, и, хотя с этой точностью мичман излагал очень неприятные известия, капитан, все время слушавший его озабоченно и огорченно, вдруг улыбнулся. Похоже было, что он не верит.

В эти дни не спорили. Все искали истин, уставали, мокли, выбивались из сил. Офицеры гребли в шлюпках наравне с матросами. Приходили на судно, докладывали и в изнеможении валились спать.

Стоило Гейсмару войти в каюту, как начинались требования: «Юзик, подай…», «Юзик, горячей воды, побыстрей!», «Сделай на ночь грелку – болят зубы!», «Неужели духи кончаются?».

Юзик и стриг, и брил своего барина, и бегал за Бергом. Он ухаживал за мичманом, помогал переодеваться, подавал книгу, табак, чистил сапоги, трубки и все таскал горячую воду и вытаскивал грязную.

У всех офицеров в услужении были матросы. Князю юнкеру Ухтомскому и барону Гейсмару разрешено взять с собой крепостных. И на них пришлось рассчитывать довольствие. Ухтомского на опись капитан теперь не посылает.

В свободное время Гейсмар иногда как нервная дама.

Крепостные обязаны исполнять также общие работы. «Нельзя им только помадить и брить своих господ!» – говорил капитан своим рабовладельцам еще в начале вояжа.

Юзеф – поляк, из литовского поместья Гейсмара, дарованного отцу – генералу – за подавление польского восстания.

* * *

Дул восточный ветер, и желтые волны в беспорядке плескались по всему мелкому лиману. Взбивало ил, и час от часу море становилось мутней.

Вахтенный офицер в трубу заметил шлюпку. Она быстро приближалась к бригу.

– Их благородие старший лейтенант Петр Васильевич, – доложил капитану впередсмотрящий.

Измученные гребцы налегли еще и еще раз, с трудом перегоняя шлюпку через тяжелую волну, как через последнюю преграду, и матрос Веревкин, тяжело дыша, ухватился за трап. Жесткое брюхо его под тугим ремнем запало еще глубже прежнего, и видно было, как оно быстро подымается и опускается.

Петр Васильевич был мокр с ног до головы. Даже фуражка его обвисла, как блин, а лицо побагровело.

– Устье Амура нашли, Геннадий Иванович!

– Ну слава богу! Я так и знал.

Офицеры обнялись и поцеловались.

Лейтенант, переводя дух, молча показал на дальние сопки. Они грозно стояли по матерому берегу над морем.

– Матросы измучились совершенно.

– Люди пусть идут отдыхать на сутки, – приказал капитан.

– Огромная река, Геннадий Иванович, – стал рассказывать Петр Васильевич.

Он спустился в каюту капитана. Все офицеры собрались там.

– Я вошел в бухту и увидел течение… Матросы стали сами не свои. Подул попутный, и мы быстро пошли против течения. Как только миновали лабиринт мелей и лайд и вошли в устье – сразу попали как в другой мир… Гиляки живут повсюду, на реке идет лов рыбы. На берегу всюду юрты, видны лодки, ездят и ходят люди, сушатся рыболовные снасти, собак много…

– Как же встретили вас?

– Встретили нас приветливо и с огромным любопытством. Ничего похожего на подозрение или враждебность! Сначала