Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина

Вита не запомнила, столько поражающих мыслей крутилось перед ней: Руденский – информатор ЧК и признаётся в том, как в малозначащем; Сиверс выдан своей давней знакомой Марианной, нынешней пассией Логофета; властью готовится назначение нового Синода. Хотелось, чтобы её голову кто-нибудь взял холодными руками и удерживал, пока не добудется ясности мыслей и логики рассуждений.

Но и дома не вышло сосредоточиться.

– Липа, а давно ли ты видела Руденского?

– «Красного попа»? Так с осени, поди, не видала.

Всполошённая Липа тут же кинулась передавать «своё»: тревожащие мысли об очередном происшествии. Перед сменой на водонапорной станции к Лантратовым заглядывал Гора, взбудораженный ночным случаем. Договорились они с братьями Буфетовыми – алтарником и псаломщиком – ночами походить в караул на кладбище при церкви. Холода серьёзные стоят, хоть и весна календарная в правах. И слободской народец, за зиму растащив в округе все заборы, лавки, брошенные баньки, собачьи будки, повадился воровать на погосте. Сторож Калина, по возрасту ли почтенному, по болезни или со страху, однажды проглядел воришек-супостатов. И утром в день Жён-Мироносиц обнаружилась пропажа двух крестов на могилах с краю от входа. Вышли на дежурство. Видать слух о стражниках вперёд ветра по слободке разнёсся. Первую ночь алтарник не спал, изредка забегая к Калине в сторожку согреться – никого. Во вторую ночь псаломщик бродил меж оградок с колом на плече – никого. А в ночь караула Подопригоры на кладбище заявились двое. Гора в засаде засел. А как пильщики прицелились к здоровому кресту надмогильному, так побежал с рогатиной на врага, в окно сторожки набегу стуканув. Тут и Калина выскочил с лопатой снеговой. Ночные тати изгнаны, отдубашены черенками. А караульщикам достались брошенные на поле брани пила-двуручка и топорик с щерблёным топорищем. Наутро протодиакон вывесил на церковной ограде объявление «Приходское общество просит мазуриков-крестокрадцев не беспокоиться и оставить посягательства на кладбищенское имущество. Храмовая территория находится под охраной прихожан и Господа Бога».

– Да-к как же ты не испужалси-то? – дознавалась Липа у Горы.

– Кого? Воров-то?

– Да, не воров. А мертвецов-то?

– Ну, так покойники со мной в карауле стояли.

Липа восторгалась подвигом казачка своего, и горевала, что вовремя о страже той, ночной не знала. Ну, подсобила бы, не подсобила, а помощи Божьей просила бы для него. Рисковал смельчак. Тати ночные на всё готовы. Нынче со склада куб дров на корню под мильон стоит, прибавь распилку, укладку, развозку. Вот и идёт народец по городу, по округе. До могилок дошли, супостаты.

Едва герой её ушёл заступать в смену, на саму Липу свара свалилась. И что так странно устроено, всякий раз лихо в одиночку на неё нападает, когда чудиков дома нет.

Проводив Филиппа и не теряя времени, Липа уселась писать записки. Старательно выводя буквы и от усердия выставив наружу кончик языка, написала две: одну – «ехать», другую – «не ехать». Обе бумажки скатала в одинаковые трубочки, влезла на приставную скамеечку у себя в светёлке и закинула записки за образ «Похвалы Божьей Матери». Спустившись, помолилась земными поклонами. И снова полезла в красный угол. Достала одну скруточку. Не успев развернуть, услыхала сильный шум на дворе. Швецы вернулись. Заходили в помещение клуба шумной ватагой и под гармонь. Но предводительница их стихла, смотрела испуганной кряквой и, спешно пересекая двор, переваливаясь, старалась быстрее спрятаться во флигеле. И даже разбираться с жителями Большого дома по поводу пропажи не вышла. Швецы пошумели на дворе, препираясь и обвиняя хозяев в исчезновении красок, бумаги, жестяных кружек, кумачового полотна и всякого мелкого скарба. Да в перебранке сообразили про свою оплошность. Липа довольная победой: дом без призору – яма, неча затюремщиков пускать. Вернулась на кухню, бесцельно закрутилась на одном месте, припоминая, что недоделала: стряпню или стирку. И тут догадалась, достала записку из кармана, глядь – «не ехать». Всё так, всё так, что девке навязываться, коль парень не зовёт. Эх, Хвилипп, Хвилипп…

У вернувшейся к тому времени Виты пересказ последних событий не встретил понимания: не до швецов теперь, не до кружек и даже не до крестокрадцев. Липа недоумевала, что перекрыло её новости.

Виту пугало подспудное ощущение беды, подкрадывающееся и обездвиживающее своей неизвестностью. Будто страшное подступило вплотную и неясной перспективою затмевает житейские неурядицы. Казалось, грядут дни, когда ни бюргер, ни бюргерша не выйдут из домика. Ежедневно, три года как, ожидали плохого: прихода новых обрушающих жизнь событий, изредка отвлекаясь на блеснувший свет праздника, милости Божьей, глаз чистых.

Ты вдруг осознаёшь, что самое ужасное возможно каждую минуту.

Ты привыкаешь думать, что ужасное настигнет вот-вот, в ближайшие дни.

Но ты не понимаешь главного, часы незнания – это твоё самое счастливое время, – дни наградные.

И когда страшное внезапно обрушивается, ты всё равно оказываешься к нему близорук и не готов.

Вечером во вторник Лаврика, возвращающегося со службы, перехватил в тупике старший сын Буфетова, упредить: отец слёг, обезножил. Свалилось несчастье – минувшей ночью с понедельника на вторник настоятель Перминов арестован ЧеКой, а Толик исчез.

.

Муханов налетел на ведро уборщицы, идя мрачным коридором третьего этажа. В кабинетах яростное освещение, в коридорах потёмки. Электричество в городе дают с перебоями. Но только не в их здание. Здесь свет ламп сравнил день с ночью, не выключаясь сутками. А если в темноте с мостовой подходить, одно только здание и горит окнами так ослепительно ярко на всей улице – здание ВЧК. Ежеминутно кто-то пробегает по лестнице, гулко хлопают двери. Навстречу то и дело попадаются такие же бессонные, как и он. Теперь его не ждут дома, и вечера стали ненавистным временем. Вот конвоиры снуют с арестованными. Вот уборщица соскребает со штукатурки бурые брызги. Фельдшер с чемоданчиком к стене жмётся, глаза, падла, прячет. Руки не подаёт, мол, ни при делах, так за пирожком в буфет заскочил. При возвращении с полуподпольного существования обнаружились свои плюсы и минусы. Привык к свободе и бесконтрольности. А в конторе обязательное ношение формы, режим, распорядок, дисциплина, рапорты, доклады, вызовы «на ковёр». Зато и кривляться среди музейной контры не приходится, и истово верующего на клиросе изображать.

Около получаса назад, едва отгремел в кабинете смех после анекдота про Троцкого… ну того, где «любитель Растрелли»…как дверь отворилась нараспашку. Муханов и ещё двое вояк подскочили, замерли по стойке смирно. Вошёл капитан Варфоломеев.

– Анекдот не смешной. Политический, – строго взглянул на рассказчика. – Уж ежели берёшься рассказывать, делай смешно. Вот слушай.

И рассказал анекдотец про Ильича, совсем глупый и скабрезный. Смеяться вовсе не хотелось. Но трое подчинённых загоготали во