Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина

И вот уже налегке гулял Роман Антонович летним городом: бульварами, садиком и парками, пересёк булыжное шоссе с автомобилями, пыльные трамвайные рельсы. Вышел к монастырскому саду на горке и спуску к реке. Пахнуло прохладой. Где-то за спиной кричал точильщик «Поточаем ножи, бритвы, ножницы…» и тоненько визжал точильный станок. Но визг резко оборвался, не истончав. А навстречу вышла необыкновенно красивая женщина. Не в бушлате, не в шинели, не в кирзовых сапогах, не в красной косынке, а в ажурной шляпке с полями, бело-белом муар-антик платье с воланами понизу, с белым кружевным зонтиком, в белых шёлковых перчатках до локтя.

Шла молча и улыбалась.

Улыбалась и молчала.

И он понял: кто, как не она встречает, – его Лиленька.

18

Писать в раскол

Тем же четвергом в приюте образовались две хорошие новости.

Первая, у воспитанника Ковалёва мать нашлась. Выбравшись из «тифозника», мать бросилась разыскивать детей. Дочь нашла в Доме малютки и вот отыскала в приюте им. Коминтерна сына. Ковалёв неохотно разлучился с дружком Антрацитовым. Но как раз с тем горе-воришкой связана вторая благополучная новость. Весельчака Антрацитова усыновляет Бьянка Романовна – милая и чистая душа. Шустрый, смешной мальчишка – круглый сирота – приглянулся одинокой преподавательнице словесности. Собирается перевести его на фамилию Таубе. Первой об изрядно непростом решении узнала Вита, потом одобрил директор Борис Борисыч. Судьба двоих детей, вызволенных Витой из приёмника-распределителя, как-никак определилась, что давало косвенную надежду на счастливый исход и с пропавшим ребёнком иерея. На том хорошие новости сошли, и в остальном радоваться нечему: Колчину с Евсиковым-старшим отказано в свидании с гражданином Перминовым, правда, передача принята. С опасным делом посещениях здания на Остоженке у Виты обошлось без накладок. По подсказке писаря-«птичьей головы» девушка сделала паузу в посещениях. Но вынужденная возобновить свои походы и отстояв очередь затылок к затылку, от незнакомой «говорящей головы» получила сухой ответ: Анатолий Перминов в списках приёмника-распределителя не значится.

Когда после службы, под вечер, Лавр пришёл навестить занемогшего протодиакона, неожиданно для себя застал у Буфетовых Виту. Старик по-прежнему не поднимался, сидел в постелях. Варваруня настаивала на лазарете, а супруг ей противился: сколько дадено, столько и взято. Втроём, Лавр, Вита и Буфетов, обсуждали утверждение Руденского, о каком за горькими событиями девушка позабыла. Логофет, в свойственной ему манере трибуна, ритора, политика-Демиурга, манере приятной далеко не всем слушателям, но позволяющей всё же за шутовством, напыщенностью и остракизмом видеть суть и верность его суждений, умел доносить мысль и овладевать умами. Мысль, какую он впроброс, напоследок подкинул девушке, несла в себе немалую долю истинного провидчества. Все действия по образованию «двадцатки» совершенно тщётны, потому как выказывающих лояльность власти и взявших в пользование собственный храм, уговорившихся с молодым советским государством об аренде на кабальных условиях, то самое государство непременно и надует, обмишурит, забрав права и самостоятельность. Государство заставит согласовывать каждое решение приходского совета с уполномоченными органами и, возможно, даже не дозволит исполнять действия церковного культа до признания клиром нового Синода, образуемого из обновленцев в сговоре с ВЧК. То есть, заключила Вита, прав Руденский, собирать «двадцатку» бессмысленно и, по всей видимости, о.Антоний так и рассудил, ничего не предпринимая.

– А вот и нет! Не собирать приходской совет никак невозможно, дочка. Через соблюдение их правил мы храм не дадим закрыть. А отступим, беду на приход навлечём. Как там, Лаврик, ты говорил, нельзя, но сделаем вид, что можно?

– Так. Но, Лексей Лексеич, они страну забрали. Храмы ли не отберут?

– Договор оставляет за нами право выкупа. Поторгуемся. Время потянем. А пока «двадцатка» нам необходима. Возглавить бы её человеку опытному, духовно зрелому, с чистыми руками. Раньше бы я Вашутина назвал. Он ктитор, поболе других личными средствами в храм вложился. Но вот как времена наизнанку душу-то человеческую выворачивают. Переметнулся наш «ананасовый купец». Эх, посоветоваться не с кем. Как о.Антония не хватает, как не хватает! Но думаю, совет возглавить мог бы Леонтий Петрович или Николай Николаич. А?

– Достойнее некуда. А пойдут прихожане в «двадцатку»-то?

– А ты пойдёшь?

– Я-то пойду.

– А что ж ты о людях хуже себя думаешь? Кто мог – испужался, кто пугаться не стал, того нынче не испугаешь. А ты, дочка, как думаешь? Устоит храм?

– Устоит.

– И я мыслю – устоит. Илия наш Пророк – крепость Господня. Вот кумекаю я, надо бы кое-что из ценностей временно подальше от чужих алчных глаз убрать. На сохранение.

– Да, к нам можно.

– Эк, ты, Лаврушка, скор на добро. Ежели что, мой дом, Колчина, Евсикова, твой и Вашутина в первую очередь досмотру подвергнут.

– А мы во флигель уберём. На чердаке спрячем. Ночью. Швецы и знать не будут.

– Опять не то. Заманчиво, но опасно. Найдут, не упредишь, снесёт какой вороватый к себе молча и концов нету.

– А если к Гравве? К часовщику? «Вера, Надежда, Любовь и отец их Лев».

– А что, дело. Он ведь неверующий, его не заподозрят. Да надёжно ли?

– Лев Семёнович порядочный. Просто принимают его за рехнувшегося.

– Он, может, назло юродствует? В юродстве, бывает, подвиг сокрыт. А приступающий во грехах хуже бесноватого.

– Он – светлая голова, к нему снести можно

– Дело, дело. Ну, коли надумали, сходишь как парламентёр? Не откладывая.

– С Костиком и наведаемся. Они бывшие соседи.

– Ну, тут с души сошло. Хорошо, хорошо. Хужее другое, ребятки. Завтра утром приходят уполномоченные. Истёк срок-то. На что надеялся? На чудо. На случайность. На неожиданность. Ан нету ни того, ни другого, ни третьего. Народ сильно напуган арестом пастыря своего.

– Лексей Лексеич, а бумага у Вас есть?

– Варваруня! Варвара!

Диаконица где-то замешкалась, не сразу отозвалась, а как заглянула в комнату, так всем бросилась в глаза растерянность её лица.

– Вашутин!..

– Пусть проходит. Зови.

– Так нету его. Ушёл.

Оказалось, приходил хозяин лито-типографии, переодетый под дворника. Якобы, проведать. Как узнал, что у больного двое сидят, так заходить передумал. А перед уходом огорошил диаконицу: лито-типографию закрывает, в дом пускает жильцов, сам съезжает в деревню. Боится в городе оставаться, в округе знают его как больше всех вложившего в ремонт храма. Спасаться надо, не то заарестуют, навроде иерея. А чего ради жисти лишаться? Вера-то есть, да сомнения иной раз всё сметают. «Так вот так… И то-то и то-то… бежать надо, ясно несомненно…» Дьяконица не удержалась и отповедь дала пришедшему: «Э, нет, врёшь, братец, не спастись тебе, не видать спасения Вышнего при таких-то скачках».

– Ну, дай Бог спасётся. Варваруня, тут