Вологодское разорение - Александр Владимирович Быков

– Насчет казны денежной, товаров заморских и прочего, что в амбарах хранится.

– И что? Нам что за дело до купецкого добра?

– Я о государевой казне радею. Воевода хоть и сказал, что засовы надежные и стража на воротах, но от разбойных людей они не спасут. Нелишним будет добро подальше положить. Как смотришь?

– Разумно, – кивнул головой архиерей.

– Завтра заполночь я привезу к тебе поклажей в мешках, а сундуки и лари останутся на прежнем месте, как будто ничего и не брали. Определи для сохранности казну в надежное место. Никто не должен знать об этом: дело государево, первостепенное. Царь Иван Васильевич в свое время приказал в соборной горе на нашем архиерейском подворье тайники делать, там и укроем. Никто о тайнике не знает, можно быть на спокое.

– Вот и ладно, – согласно кивнул дьяк.

Они еще долго говорили о всяких городских делах, и дьяк поразился архиерейской осведомленности: казалось, Сильвестр знает обо всем, что мало-мальски значительного происходило в городе.

В тот день Истома Карташов понял: в Вологде только мышь пробежит – уже кому надо ведают; воробей пролетит, чирикнет, а челобитье на него уже строчат – если не воеводе, так архиерею. Что ни задумай, все будет известно вскорости, потому бояться воров не след. Если только замыслят что – все выйдет явью. Не укрыть тут тайного сговора. А как начнется крамола какая, поднимется Вологда людно и оружно и постоит за себя.

Глава 7

Оставшись один в келье, отшельник встал на колени перед образом Богородицы и долго молился. Он заметил, что прошло много времени, лишь когда сгустились сумерки и лик Божьей Матери стал виден только в отблесках света лампадки. Думы, одна тяжелее другой, одолевали старца.

«Жалко людишек простых, – подумал Галактион, – побьют их несчетно. Феклушу жалко, ей бы жить и радоваться, не думая о напастях».

Старец подумал, что зря напугал девушку. Может быть, все-таки смилуется Богородица, отведет беду от города, дойдет до нее Галактионова молитва? Ему самому все едино, свой век Господь Галактиону отмерил сполна, умереть не страшно, а вот когда юницы невинные погибают, беда!

Галактион заметил, что при мысли о Феклуше он проникался какой-то не свойственной ему нежностью. «Господи, наваждение, надо держать себя, что со мной?» – про себя размышлял старец. Но Феклуша так и не выходила из головы.

«Сколько ей? – думал отшельник. – Наверное, семнадцать годков, невеста. И моей дщери могло быть столько же, только где она и жива ли?»

До иночества была у Галактиона другая жизнь. В миру звали его Гавриилом. В Вологду он приехал из Старицы после смерти царя Ивана Васильевича. Искал следы родителя, который, как ему говорили, был знатного роду, попал в опалу, был сослан сюда, на Север, где и помер. Звали отца Иваном, как и царя. О детстве своем он помнил мало. В детской памяти остались просторные палаты, где они жили; много слуг, широкие застолья, которые устраивал отец Гавриила. Хорошо запомнил мальчик и тревожное ожидание, которое однажды поселилось в их доме. «Опала, – шептались слуги. – Что теперь будет? Гневается Царь и Великий князь Иван Васильевич!»

Гавриил помнил, как по зиме его закутали потеплее, посадили в сани и куда-то повезли. Отец вышел во двор, обнял сына, протянул служке сверток.

– Там деньги и крест наш родовой. Прадеду нашему дарен был Великой княгиней Софией из Царьграда, женой великого государя Василия. Крест береги пуще живота своего. Он словно ключ – все двери открывает.

Служка поклонился господину, обоз тронулся. Больше отца Гавриил так и не увидел. Он помнил, как долгое время жил в городе Старица, откуда родом был верный слуга. Пока тот был жив, Гавриил ни в чем не нуждался. Когда слуга умер, пришлось ему зарабатывать на жизнь самому. Деньги отцовские кончились, остался у парня только крестик диковинной работы, память о родителе.

Молодость – время надежд: силушки у молодца столько, что бычьи кожи легко мял руками. Не просто так мял, баловался – Гавриил освоил сапожное ремесло и в своем деле стал очень искусным мастером.

Еще при жизни слуга говорил ему, что царь осерчал на отца Гавриила и повелел сослать его на север в город Вологду, отобрать все владения, а жену, мать мальчика, заточить в монастырь.

– Если бы тебя, отрок, не укрыли тогда в Старице, сгноил бы царь в темнице, как отца, – со страхом крестился верный слуга.

– Почему мне нельзя в Вологду? – спрашивал юноша. – Я хочу найти следы родителя моего или хотя бы могилу его.

– Невозможно пока, – качал головой слуга, – государь прознает – велит тебя схватить, заковать и держать в заточении.

– Но я же не сделал ничего плохого, я не тать и не разбойник!

– Дело не в этом, – загадочно говорил слуга. – Ты – сын своего отца, а отец твой царю-батюшке был поперек горла, вот он и сгубил его.

– Так ведь это грех!

– Великий грех! – слуга перекрестился. – Но что поделать, он – государь, помазанник Божий, ему казнить и миловать.

– Я все равно найду отца, – упорствовал Гавриил, – не сейчас, так потом.

– Вся правда, потом, – успокаивал парня опекун, – не сейчас, а когда будет другой государь, дай бог ему здоровья и многая лета!

Царь и Великий князь Иван Васильевич почил в бозе, когда Гавриилу было тридцать лет. Узнав об этом, он собрался и уехал из Старицы в Вологду. Дорога была прямая. Еще в старину по ней из Старицы возили на Север кирпич для каменного церковного строения.

Отца в Вологде он не нашел, хотя спрошал о нем многих. Да и как найти, если кроме имени ничего не известно! Немало знатных людей сослал царь Иван Васильевич в вологодские пределы, здесь они и почили, кто в темнице, кто в монастырской келье. Всех знаков, что остались от родителя, – наперсный крест с каменьями византийской работы.

Подумал Гавриил, как жить и что делать, да в Вологде и остался. Город большой, торговый, работы много. Поселился на посаде, начал скорняжничать[33]. Вскоре о новом мастере пошла в городе хорошая молва. Обутка[34] нужна каждому, а та, которой сносу нет, и подавно.

Здесь, в Вологде, Гавриил встретил суженую, моложе себя на двенадцать лет, простую посадскую девушку. На ней и женился. Но то ли за грехи какие, то ли по недоразумению, долго не давал Бог им детей. Жили вместе полтора десятка лет, и все без толку. Оба истово молились о даровании потомства, и Господь