Декабристы. Мятеж реформаторов - Яков Аркадьевич Гордин

из авторов плана побега, Никита Муравьев, работая перед восстанием над проектом будущей конституции России, тщательно изучил конституции всех 23 североамериканских штатов того времени. Многие декабристы считали Америку «матерью свободы» и мечтали побывать там. Князь Сергей Волконский в 1815 году, когда он и думать не думал, что попадет в Благодатский рудник и Читинский острог, собирался «околесить всю Европу и даже с предположением посетить и все части света, особенно Американские Штаты, занимавшие тогда умы нашей русской молодежи по их самостоятельному быту и по демократическому политическому составу».

Моряк Александр Беляев писал о планах Завалишина и его единомышленников – флотских офицеров – относительно калифорнийской колонии России форта Росс: «Это местечко, населившись, должно было сделаться ядром русской свободы». А сам Завалишин уже из крепости писал императору: «Желая, чтоб общество, мною учреждаемое, не только в главной цели своей, но и во всех побочных действиях было полезно отечеству, я предполагал сделать Калифорнию главным местом его пребывания, преобразив его в орден рыцарский».

И теперь, собираясь бежать из Сибири в Америку, они как бы пытались реализовать свои давние мечты.

Строя планы побега, читинские узники могли не опасаться, что американское правительство выдаст их русскому императору. Моряки-декабристы, плававшие к американским берегам и связанные с Российско-Американской компанией, такие как Завалишин, Михаил Кюхельбекер, знали, что при дезертирстве с русских торговых судов Америка не выдавала беглецов, несмотря на дружественные отношения с Российской империей. Через три года после описываемых событий русский консул в Филадельфии Евстафьев писал императорскому поверенному в делах при американском правительстве: «Какой русский купец пошлет сюда свой корабль, если он морально уверен, что, как только судно войдет в американский порт, его команду склонят к дезертирству?»

Что можем мы сказать, суммируя все свидетельства, исправляющие и дополняющие друг друга, а также имея в виду и другие воспоминания декабристов?

К осени 1827 года в Читинском остроге был разработан подробный план побега. В план этот входило – разоружение караула, захват Читы, овладение подходящим по вместимости судном и плавание на нем по Амуру до океана, где, как знал Завалишин, была реальная надежда встретить американское китобойное или торговое судно.

Завалишин называет и вторую причину, толкавшую декабристов на побег, – необходимость рассказать миру правду о своем деле. У нас нет оснований сомневаться в этом. Мы знаем, что, например, Лунин ради этого погиб.

Был ли реален план побега?

Даже абсолютно трезвый и реалистически мыслящий Розен писал: «С караулом было бы нетрудно справиться, солдаты были нам очень преданы, они волею или неволею передали бы свое оружие, следовательно, из острога могли бы освободиться и выйти из ворот частокола и из селения…»

Правда, Розен считал, что возможна эффективная погоня за беглецами, но подробные расчеты Завалишина, которые подкрепляются мнением Басаргина, опровергают его опасения.

Вооруженный захват Читы, как справедливо говорит Басаргин, не представлял особых трудностей. Среди солдат охраны было много сосланных из армейских частей за всякие провинности. Они не были лояльны правительству и серьезного сопротивления не оказали бы.

Были ли вокруг воинские силы, способные прийти на помощь читинскому коменданту?

С этими силами дело обстояло так. Еще в 1826 году Лавинский, обдумывая надежные способы охраны преступников, писал Дибичу о войсковых возможностях Нерчинского края: «В Селенгинске находится половина 7 роты Иркутского гарнизонного полка, в коей считается рядовых 91 человек. (Из них ежедневно в карауле по 8 постам употребляется 24 человека.) Там же артиллерийского гарнизона – 55 человек. В Верхнеудинске инвалидная команда состоит из 123 человек. (Из них ежедневно в карауле на 19 постах 58 человек.) В Нерчинске инвалидная команда из 150 человек. (Из них ежедневно в карауле на 12 постах 36 человек.)

Соображение сие представляет возможность из упомянутых инвалидных команд составить, хотя бы на время, отдельную команду из 150 человек таким образом.

а) Находящуюся в городе Селенгинске полуроту гарнизонного полка из 91 человека перевести в город Верхнеудинск, а вместо караула в Селенгинске содержать токмо самые необходимые Артиллерийским гарнизонам, там находящимся.

б) Из Верхнеудинской инвалидной команды взять 91 человек для Нерчинских заводов, а посты, ими занимаемые, содержать таким же числом гарнизонных солдат по переводе их из Селенгинска.

в) Из Селенгинской команды в город Нерчинск взять 59 человек, которые вместе с взятыми из Верхнеудинска составят 150 человек для Нерчинских заводов особой команды».

Этот войсковой пасьянс был вызван тем, что некоторые части, как, например, полурота Иркутского гарнизонного полка, были совершенно небоеспособны.

Таким образом, набрав с трудом 150 человек для охраны государственных преступников, Лавинский совершенно оголил край.

В случае разоружения декабристами охраны сколько-нибудь значительных воинских частей не было вокруг на пространстве в сотни верст.

Солдаты горного батальона – плохо обученные и вооруженные – были разбросаны по рудникам.

От Читы до Иркутска гонец, выехавший в день предполагаемого восстания, мог добраться за две недели.

Но для того, чтобы перебросить в Читу из Иркутска сколько-нибудь значительный воинский контингент, понадобилось бы самое меньшее месяц – для кавалерии, а для пехоты, перебрасываемой на подводах, – и того больше.

Если учесть, что декабристам для сборов, ремонта судна – в случае необходимости, – погрузки и отплытия нужно было буквально несколько дней, то в запасе у них до прибытия карательного отряда оставалось больше месяца. Они давно бы уже плыли по Амуру – вне досягаемости для русских властей.

Психологическая реальность побега не вызывала сомнений у людей, прекрасно знавших читинских узников.

Матвей Муравьев-Апостол, живший в это время на поселении в Вилюйске, вспоминал: «Раз зашел ко мне наш комиссар. Я заметил, что он имеет мне что-то сообщить, а между тем не высказывается. Вследствие настоятельной просьбы моей не скрывать от меня полученной им вести, он предупредил меня, что дошедший до него слух несомненно встревожит и огорчит меня. Ему писали из Якутска, что в Иркутске пронесся слух, будто товарищи мои, заключенные в Читинской тюрьме, силою вырвались из острога и бежали. Само собой разумеется, до какой степени смутил и огорчил меня его рассказ. Вспомнив о задушевных друзьях и близких моих родственниках, находящихся в числе читинских узников, я впал в несказанную тоску. Хотя я и силился успокоить себя тем, что слухи эти ложны и преувеличены, но, с другой стороны, приняв в соображение тяжелую участь, постигшую людей в том возрасте, когда кипят страсти, чувствуется избыток сил душевных и самое отчаянное предприятие кажется осуществимым, я приходил к горькому заключению, что в этих слухах есть и доля правды».

Побег был реален и психологически оправдан.

Но, кроме всего прочего, для побега были необходимы деньги. И большие деньги. Ведь