Декабристы. Мятеж реформаторов - Яков Аркадьевич Гордин

Так они жили в феврале 1827 года.

2

В марте 1827 года Воше приехал в Лондон к Николаю Ивановичу Тургеневу. Тургенев встретил его вежливо и сухо.

Воше представился и передал слова Трубецкого. Тургенев повернулся, припав на хромую ногу, ушел в другой конец большой светлой комнаты и стал листать на бюро какую-то книгу.

Воше ждал. Тургенев снова пересек комнату, молча показал рукой на кресло и сам тоже сел. Потом он заговорил.

– Я хотел вернуться, – сказал он. – Я хотел вернуться и разделить их участь… Я совсем уже было решил. Но как-то вечером сидел и читал у камина…

Он наклонился к Воше.

– Я читал какой-то роман и вдруг представил себе Фонвизина, Бриггена, Трубецкого где-нибудь на переходе в степях сибирских, под стужею и на дороге к каторге, к ссылке… Ужас объял душу! И я из свободы решаюсь разделить их участь!.. Зачем?

И без всякого перехода сказал:

– Расскажите, расскажите все…

Пока Воше рассказывал, он сидел, прикрыв глаза. Под конец только, когда Воше упомянул Горлова, Тургенев открыл глаза.

– Я знал Горлова… по масонским своим занятиям… я был когда-то ревностным масоном… он тоже.

Воше рассказывал, глядя на белые худые руки Николая Ивановича. Когда, замолчав, он взглянул Тургеневу в лицо – Тургенев плакал.

– Вы должны быть тверды, – сказал Воше. – Мы оба с вами несчастны… Я очень тоскую по ним, и у меня сильно болит грудь… Правда, мне обещают, что южный климат поправит дело…

Тургенев вытер глаза и поднялся. Воше тоже встал.

– Должен сказать вам, мсье Воше, – монотонно сказал Тургенев, – что я никак не могу почитать себя несчастливым. И где причины почитать мне себя несчастливым? Что за беда, что обстоятельства принуждают меня жить в Англии, и жить спокойно и свободно, таскаться по улицам и читать газеты? Это совсем не неприятно. Напротив, нынешний род жизни мне нравится. Давно мне хотелось посвятить несколько времени чтению и жизни спокойной…

«Трудно ему уговорить себя, что все так прекрасно», – подумал Воше.

– Мне ли жаловаться на судьбу?! – закричал вдруг Николай Иванович. – Мне ли жаловаться на судьбу, когда Трубецкой, Фонвизин и все они теперь посреди ужасов Сибири! Боже великий! Помоги им! Спаси их!

3

3 апреля 1827 года действительный статский советник Горлов получил от прибывшего в Иркутск генерал-губернатора Восточной Сибири Лавинского запрос.

«Секретно!

…Некоторые из числа государственных преступников, осужденных Верховным уголовным судом, по приговору оного назначены в Сибирь на каторжную работу вечно и на определенное число лет.

Когда приговор сей приведен был в исполнение г. военным министром и по распоряжению его доставлены в Иркутск с нарочными фельдъегерями преступники Трубецкой, Волконский, Якубович и другие, в то время Ваше превосходительство, заступив место иркутского гражданского губернатора по случаю его отсутствия, отправили сих преступников не в Нерчинск, как бы то следовало, но в заводы гражданского ведомства близ Иркутска состоящие и без разбора, что самые буйные как нарочно помещены туда, где от прочих ссыльно-каторжных происходит наиболее зловредных поступков и шалостей.

Не постигая причины, побудившей Ваше превосходительство к таковому несообразному распорядку, и не имея повода думать, чтобы Вы решили поступить так, поставив сих преступников на равное с обыкновенными каторжными, ибо самое доставление первых в Иркутск не через приказы о ссыльных при партиях, но с нарочными фельдъегерями и с ясным извещением, что они должны быть немедленно отправлены в каторжную работу, достаточно показывали, что сии преступники следуют к пересылке в Нерчинск, я в необходимости нахожусь требовать от Вас объяснения, по каким действительно причинам вовлеклись Вы в оплошность столь непростительную и решились не исполнить своего долга».

Все было ясно. Как только генерал-губернатор прибыл, ему тут же доложили о происходившем в Иркутске в августовские дни 1826 года. Но сколь подробно доложили? От этого многое зависело. Если все свои сведения Лавинский выложил в этом запросе, то была еще надежда отговориться.

Горлов ответил убедительно: про Нерчинск ему было знать неоткуда, и представил в подтверждение копии с предписаний военного министра. В предписаниях этих и в самом деле о Нерчинске речи не было. Что же до помещения преступников в те заводы, где было много «зловредных поступков и шалостей», то Горлов резонно возразил, что во всех заводах дело обстоит приблизительно одинаково. Так что особенно выбирать не приходилось.

На некоторое время все утихло. Лавинский собирал сведения. 16 апреля 1827 года он послал Горлову второй запрос.

«Секретно!

В дополнение к объяснению, сделанному Вашим превосходительством относительно преступников, Верховным уголовным судом осужденных, предлагаю Вам доставить мне сведения: почему Вы, решась прежде отправить их в Нерчинск, на судне, которое было уже приготовлено для перевозки их через Байкал, внезапно переменили сие правильное предположение и распределили преступников на заводы гражданского ведомства».

Тут было самое уязвимое место, и Горлов это понимал. Объяснить перемену своего решения неосведомленностью он не мог. Собирался отправить в Нерчинск – значит, знал о Нерчинске.

Он ответил уклончиво и сбивчиво.

А Лавинский продолжал наступать. 19 апреля последовал третий запрос.

«Секретно!

По доставлении в Иркутск государственных преступников, Верховным уголовным судом осужденных, когда к дому Градской полиции, в котором они содержались, поставлен был воинский караул, то Ваше превосходительство, исправляя в сие время должность гражданского губернатора, дали, как мне известно, приказание караул сей снять, что и было тотчас исполнено.

После сего всякий мог беспрепятственно иметь с государственными преступниками сообщение и некоторые лица даже беспрестанно у них бывали. Рекомендую Вашему превосходительству доставить мне немедленно объяснение, по какой причине приказали Вы снять караул, приставленный к государственным преступникам, и не обращали ни малейшего внимания на сообщение с ними разных лиц; также почему приказали снять с них оковы».

Дело было так плохо – хуже некуда. Но Горлов решил сопротивляться до конца.

20 апреля он отправил Лавинскому свое объяснение. «…Я заехал в полицию осмотреть помещение преступников, нашел, что по малости комнаты теснота, как от помещения их, от жандармов, с ними прибывших, еще тут бывших и принадлежащих к полиции чиновников и некоторых служителей, и, видя по требованию за городничего исправляющего должность приведенного военного караула, я рассудил, что оный не нужен по избыточеству средств к наблюдению в самой полиции и по короткому времени пробытия преступников в оной, которых и препоручил исправляющему должность городничего. При отъезде моем преступники жаловались на сильную боль от оков. Тронувшись их воплем, я приказал их от оных облегчить, не предполагая в том никакой важности… О допуске к ним никому дозволения