Декабристы. Мятеж реформаторов - Яков Аркадьевич Гордин

Надежды оправдаться у Горлова уже не было.

2

К вечеру 12 февраля 1828 года черниговские офицеры пришли со своей партией в Читу. Их поместили в пересыльной тюрьме недалеко от острога, где находились их товарищи. Партию остановили на отдых. Дальше путь ее лежал к Большому Нерчинскому заводу.

Ранним утром следующего дня Трубецкая, Волконская и Муравьева были уже у тюремной ограды. Им разрешили говорить с черниговцами. Они провели вместе несколько часов во дворе тюрьмы.

Жены декабристов понимали, что эти трое вынесли куда больше, чем все остальные: полтора года шли они, закованные в ручные и ножные кандалы. Женщинам хотелось хоть как-то смягчить своим сочувствием эту страшную прихоть судьбы. Они плакали и называли черниговцев братьями.

От Нарышкиной они знали о замыслах Сухинова и заговорили с ним о том, что судьба их может перемениться к лучшему и что нужно надеяться.

– Надеяться на перемену? – спросил он шепотом, выдыхая тяжелый пар. – А что эта счастливая перемена изменит в моей душе? А Сергея Ивановича повешенного она воскресит?

Трубецкая почувствовала, что ей становится дурно. Она увидела веселое лицо Сергея Муравьева – тогда, в Киеве, когда она впервые узнала об их замыслах, – и услышала его голос: «Неужели вы полагаете, что мы не примем всех мер, чтобы победить?» А она сказала ему: «Ради бога, подумайте о том, что вы делаете! Вы погибнете сами и всех погубите!»

Бурое от морозов, со вспухшими пятнами обмороженной кожи, лицо Сухинова стало неподвижным.

– Это все он… он… его величество… будь он проклят! Разве он наказывает нас за бунт? Страданиями исправить хочет? Нет! Он нам мстит… Смерть Сергея Ивановича, страдания наши – это мщение слабой и злобной души! У него робкая и злобная душа… Он будет мучить наше отечество… Этого нельзя допустить!

Если бы черниговцев оставляли в Чите, Трубецкая без колебаний рассказала бы им о возможном побеге, о том, что их товарищи уже начали действовать. Но черниговцев вели дальше – не было смысла растравлять их души и подстегивать непреклонную решимость Сухинова.

– Я подниму Сибирь, – шепотом говорил Сухинов, глядя мимо собеседниц, – я подниму Сибирь – и тогда он ответит мне!

Трубецкая смотрела на него и узнавала решимость Сергея Муравьева. И она подумала, что, может быть, неистовый дух казненного вселился в этого высокого изможденного человека с бурым, припухшим от морозов лицом и застывшим взглядом.

Но красивый, веселый, изящный Муравьев был так не похож на него… Неизвестно, однако, каким бы он стал, пройди он пешком в кандалах семь тысяч верст.

– Я подниму Сибирь, – сказал Сухинов.

Соловьев и Мозалевский молчали.

3

В конце декабря 1827 года горничная Трубецкой Авдотья приехала в Лысково к князю Георгию Александровичу Грузинскому. Прочитав письмо от княгини Екатерины Ивановны, князь Георгий Александрович взял другое письмо, которое Авдотья тут же при нем достала, распоров полу полушубка, и отправил это письмо со своим человеком в Москву.

Сделал он это быстро и никого не оповещая, и потому титулярный советник и кавалер Путвинский узнал об этом не сразу. Но через некоторое время узнал и сообщил непосредственно в Москву генерал-майору Волкову, начальнику 2-го округа корпуса жандармов.

Письмо Трубецкой адресовано было матери Никиты Муравьева и графине Потемкиной. Никита Михайлович был один из составителей плана побега. А на мать его, добрейшую и благороднейшую Екатерину Федоровну, были едва ли не главные надежды в отношении денежной помощи. На нее, на Потемкиных и на Лавалей.

Для сыновей своих – а кроме Никиты сидел в Чите и младший брат его Александр, – для сыновей своих она на все была готова. Состояние ее было очень значительное. Позже Бенкендорф получал сведения из Москвы, что она тратит на сыновей весь свой двухсоттысячный годовой доход.

Жаловались московские жандармы и на то обстоятельство, что Екатерина Федоровна живет столь уединенно и замкнуто, что шпионить за ней, найти в ее доме доносителя совершенно невозможно. Но зато генерал-майор Волков отводил душу на графах Потемкиных и князьях Грузинских. Уж в их домах для шпионства были все возможности.

Авдотья приехала в Москву в начале января 1828 года – сразу вслед за письмом, а в середине месяца отправилась в Петербург к Лавалям.

Потемкины, граф и графиня, и Муравьева часто и подолгу совещались, и к возвращению Авдотьи из Петербурга в феврале все было решено и подготовлено. Они ведь еще с августа 1826 года, когда проезжала Москву княгиня Екатерина Ивановна, ждали, что такой момент настанет.

Граф Потемкин призвал бывшего своего камердинера, а ныне московского мещанина Данилу Васильевича Бочкова, для этой цели в свое время отпущенного на свободу. Хотя тогда и неясно было, как именно придется действовать.

В немногих вещах, посылаемых с Бочковым, тщательно спрятаны были письма. А главное – вручен ему был пакет с деньгами. Большими деньгами. Для отвода глаз и для помощи с ним отправлялась дворовая девушка Аграфена.

Поскольку совещания происходили в доме Муравьевой, то генерал-майор Волков мало что знал об этих приготовлениях. Собственно, кроме приезда из Сибири Авдотьи и разъездов ее между Петербургом и Москвой он до конца марта не знал ничего определенного.

4

14 февраля 1828 года Сухинов, Соловьев и Мозалевский вышли из Читы и 16 марта добрались до Большого Нерчинского завода, расположенного в 270 верстах от Нерчинска и в 20 верстах от китайской границы. От Киева до китайской границы черниговцы шли 1 год 6 месяцев и 11 дней.

Сдав государственных преступников местным властям, сопровождавшие их кордонные казаки потребовали, чтобы кандалы с преступников были сняты и им, казакам, отданы. Они предъявили и письменное предписание своего командования – кандалы привезти обратно.

Черниговцев расковали, а так как не было специального предписания держать их закованными, то заковывать заново не стали.

Поскольку прибыли они с арестантской партией, как простые каторжники, то все трое были отправлены в Зерентуйский рудник, а не в Читу.

Так рассудило местное начальство.

Там они поселились в избе бывшего солдата-семеновца, сосланного сюда после бунта Семеновского полка. Вообще, среди каторжан в Зерентуе было много бывших солдат – и гвардейцев, и армейцев, как, впрочем, было много их раскидано по всей Сибири. Декабристы встречали их повсюду. Это был горючий материал. И это были люди, обученные драться.

Сухинов это прекрасно понимал. Сам много лет служивший солдатом, он умел находить с этими людьми общий язык без малейшего труда.

Он вообще нравился самым разным людям. Его сослуживец, соратник по черниговскому восстанию,