Верхом на ветре - Лючия Сен-Клер Робсон

огромному поваленному дереву. Пока Перри неловко пытался перезарядить револьвер непослушными пальцами, Хокинс вытащил стрелу из плеча товарища. Теперь налетчики уже кричали во весь голос, будто свора собак, загнавшая на дерево енота. Данн и Карлин выбрались из реки и, позабыв об одежде, побежали к лошадям.

— К реке, Пал! — крикнул Перри и бросился в сторону берега.

Стрела угодила ему в бедро и наполовину вышла с другой стороны. Еще одна оцарапала ему макушку. Ослепший от крови, он споткнулся и упал на четвереньки возле лошади Карлина. Хокинсу стрела попала в спину, и его парализовало ниже пояса. Кольт выпал из его руки, и он не мог дотянуться до оружия. Перри попытался подползти, чтобы помочь.

— Беги, Руф! Ты мне уже не поможешь! Карлин, Данн, ради бога, заберите его! — кричал Хокинс.

Но его не слышали. Лошади понеслись к реке, и Перри кинулся Следом за ними. Он успел уцепиться за хвост лошади Карлина, когда они влетели в глубокий и быстрый поток. Намотав хвост на одну руку, Перри другой держал револьвер над водой. Лошадь перетащила его через реку на низкий противоположный берег.

Первый команч, который был выше остальных и бегал быстрее, первым оказался возле Хокинса, прикинувшегося мертвым. Перри видел нелепые черные круги вокруг глаз воина, который подобрал выпавший револьвер, заткнул его за пояс и наклонился, чтобы снять с Хокинса скальп. Палестайн широко взмахнул ножом, и налетчик, согнувшись, повалился на землю. Но к нему тут же устремились восемь воинов.

Перри утер кровь с глаз и приподнялся на локтях. Поддерживая револьвер рукой, он тщательно прицелился. Попасть с такого расстояния было бы чудом, но он обязан был попытаться. Он навел ствол на голову Палестайна и, церед тем как выстрелить, успел заметить его благодарный взгляд. Потом он потерял сознание.

Перри не видел, как пуля убила его друга. Он не почувствовал, как Данн забрал его револьвер и нож, прежде чем они с Карлином уехали. Не видел он и того, как команчи утащили в кусты своего вождя. Не прошло и минуты, как поляна, на которой располагался лагерь, опустела.

Очнувшись, Перри с трудом добрался до зарослей и, тяжело дыша, повалился на землю. Он прижал рубашку к голове, чтобы остановить кровь, а остальные раны залепил грязью и листьями. Так он пролежал до захода солнца, когда смог подползти к реке, чтобы напиться. Потом он свернулся калачиком среди дубовых корней и уснул.

На следующее утро он пустился в путь к Остину, лежавшему в семидесяти пяти милях. Спустя семь дней, изголодавшийся и покрытый коркой грязи, он рухнул на пороге первой же хижины на окраине Остина.

Странник лежал без сознания на волокуше, которую Хромая Лошадь и Глубокая Вода соорудили для возвращения в базовый лагерь. Надуа еле сдержала крик, когда подняла одеяло и сняла с раны окровавленные листья и траву, которые Глубокая Вода наложил в качестве временной повязки. Внутренности выпирали из чистого пурпурного разреза на гладком золотистокоричневом животе Странника. Она принялась лихорадочно копаться в сумке со снадобьями. Дрожащими пальцами она вытащила мешочек с лечебными кореньями. Пережевывая корень, она одновременно обжигала колючки на листе опунции. «Что бы сделала бабушка?» — попыталась она успокоить себя мыслями о Знахарке. Приходилось ли ее бабушке видеть любимого, самого дорогого в мире человека вскрытым, словно олень? Возможно, приходилось. Знахарка никогда не рассказывала о своем муже. Он умер давным-давно. Но Разбирающая Дом как-то сказала Надуа, что Знахарка очень его любила. «Что ты делала, когда он умер, бабушка? И что делать мне?» — спрашивала себя Надуа. «Помоги мне, Знахарка», — безмолвно просила она.

Очистив рану, она промыла ее теплой водой. Глубоко вдохнув, она наклонилась над неподвижным телом Странника. Нежными, но твердыми движениями ладоней она вернула внутренности на место. Потом она выплюнула сок корня в рану. Странник негромко застонал. Она посмотрела в его темные ясные глаза. Он улыбнулся ей, прежде чем снова закрыть их. Его лицо оставалось спокойным. Надуа сделала разрез вдоль листа опунции, но не до конца. Расправив разрезанный лист, она поднесла его к ране.

— Изнашивающая Мокасины…

— Да, дочка? — тут же отозвалась за ее спиной женщина.

— Плотно соедини края раны.

С громким кряхтением, треща суставами, Изнашивающая Мокасины опустилась на колени рядом со Странником и ладонями плотно прижала друг к другу края разреза. Надуа приложила сверху лист кактуса, разрезанной стороной к ране.

— Подержи…

Изнашивающая Мокасины слегка прижала кактус, пока Надуа рвала на полоски свое старое одеяло. Этими полосками она закрепила лист кактуса. Покончив с этим, она чуть отклонилась назад, усталая и обессиленная.

— Мама, он выживет? — Из-за ее плеча выглянул перепуганный Куана.

— Думаю, да. Если только в рану не попала зараза.

Изнашивающая Мокасины провела для Странника обряд бизона. Почти всю ночь она пела над ним и потрясала погремушкой, сделанной из бизоньей мошонки. Она обмахивала его голову бизоньим хвостом, кружа свое массивное тело в танце. Потом она сунула хвост себе в рот и подула на Странника. Когда все было закончено, Изнашивающая Мокасины завернулась в одеяла и уснула.

Надуа и Куана просидели у волокуши всю ночь, укрывшись накидкой и прижимаясь друг к другу, чтобы согреться.

Хромая Лошадь разбудил их на рассвете:

— Надуа, надо уходить. Разведчики видели белых. Возможно, они ищут нас.

— Он потерял много крови. Мы можем задержаться еще на день?

— Хромая Лошадь прав, золотая моя, — тихо сказал Странник. — Нужно уходить немедленно. Сероглазый…

— Да, отец… — Несмотря на прохладное утро, Куана был в одной набедренной повязке, и его кожа покрылась пупырышками.

— Веди лошадей и скот. Побыстрее!

Мальчик бросился выполнять распоряжение, даже не надев мокасины.

— Отличный сын растет, Странник, — сказал Хромая Лошадь. — Он угонит много лошадей и будет тебе утешением в старости. А еще он умеет рассказывать удивительный истории. Горбатые лоси… — Хромая Лошадь хихикнул и отправился собирать вещи.

Стоя на месте, нагретом спавшей коровой, Куана обрезал ветки с длинного ивового прута, которым собирался погонять скот. Тепло было так приятно его замерзшим босым ногам! Куана оглядывал лошадей и коров, угнанных воинами его отца, и его распирало от гордости. С прутом в руке мальчик разбежался и запрыгнул сзади на Хорька, упершись руками в круп коня, чтобы половчее сесть в седло. Хорек уже мог бы и сам гнать стадо, но Куана превращал эту работу в настоящее представление. С гиканьем размахивая прутом, свистевшим в воздухе, он погнал животных к лагерю.

Отряд выступил через час после рассвета. Часть воинов предпочла задержаться и устроить еще несколько набегов, поэтому отряд, следовавший за волокушей