Серенада для Нади. Забытая трагедия Второй мировой - Омер Зюльфю Ливанели

Вдруг я замолчала: испугалась, что может начаться неприятный разговор. Тарык тоже мог быть занят и не в настроении.

Но нет, как оказалось, угрозы поссориться не было. Все было хуже: из трубки доносились только «м-м-м», «да-а?» и подобные ничего не значащие звуки.

Я не могла знать, что он там делал, все равно я его не видела – ему не нужно было стараться изображать заинтересованность. Кто знает, чем он был занят. Может быть, работал за компьютером, печатал что-то одной рукой.

Лучше бы он вовсе не звонил. Но я воспользовалась его звонком, чтобы пожаловаться. И как же неприятно было потом подбирать подходящие слова, чтобы закончить разговор на позитивной ноте.

– Знаешь, Стамбул в феврале просто с ума сводит. День и ночь идет дождь, – продолжила я мягче, – все время холодно и зябко. Чего ни коснешься – все мокрое. Ветер то ледяной, то промозглый. Море штормит, все время темно…

– Ну да, – ответил Тарык, – чем еще ты недовольна в жизни?

Я раздраженно взглянула на телефон.

– Я все перечислила, не переживай. А ты, вместо того чтобы поддержать, только издеваешься!

Конечно, я перечислила не все. Не могла же я рассказать, как уже три дня болит живот, как я забыла взять с собой тампоны в университет и как намучилась, пока не добралась до аптеки.

Тарык, конечно, классный парень, но мы пока не настолько близки.

– А кто?

Должно быть, молчание затянулось, и он почувствовал необходимость что-нибудь спросить.

– Кто «кто»?

– Иностранец. Которого ты в аэропорту встречаешь.

Я взглянула на распечатку перед собой.

– Максимилиан Вагнер. Профессор из Гарварда. Имя немецкое, но сам он американец.

– Зачем приезжает, на конференцию?

– Тут есть его биография, я пока не читала. В любом случае раньше, чем через час, я до аэропорта не доберусь, успею ознакомиться.

– Ладно, терпения тебе, дорогая. Увидимся.

– А ты зачем звонил?

– Думал вечером встретиться, если ты свободна.

Он повесил трубку. «И этот туда же», – вздохнула я. Я что, никогда не встречу мужчину, который будет понимать не то, что я говорю, а то, что я хочу сказать? Неужели так сложно понять, что, когда я говорю: «Погода ужасная», я говорю не только о погоде? Мне непременно надо сказать: «Я устала от этой жизни»? Кто-нибудь поймет, что, когда я говорю: «Дел по горло», это значит, что я нуждаюсь в сильном мужчине рядом? Как можно не понять, что «дождь пробирает до костей» на самом деле значит «хочу, чтобы ты был рядом»? Грош цена объятиям, если приходится говорить: «Обними меня»! Видимо, я все время требую слишком многого.

* * *

Коротышка Сулейман, наш водитель, виляя на черной ректорской машине, выехал на магистраль. Слава богу, больше не надо плестись как черепаха: справа была обочина, и как все большие черные машины, наша тоже могла ехать по этой запретной пустой полосе.

Трасса Е80 была забита до отказа, тысячи машин не двигались с места. «Господи, ну что за город, – подумала я, – везде пробки. Чтобы успеть на вечерний рейс, надо утром выезжать, что ли?»

То и дело какие-нибудь умники, завидуя нам, пытались выехать на обочину, но, боясь штрафа, быстро с нее съезжали. Ушлые пройдохи! Правда, меня тоже водитель возил по этой заветной полосе, но я же не ради своего удовольствия разъезжаю. В мегаполисе, где пятнадцать миллионов человек теснятся как сельди в бочке, как прожить без маленьких привилегий?

– Что это тебя насмешило, абла?[3]

«Этот шофер за мной подглядывает, что ли, – подумала я. – Хватит коситься в зеркало! За дорогой следи!»

– Ничего, вспоминала кое-что…

Что я могла вспоминать? Я думала про обочину. Наверное, улыбнулась, когда подумала: «Ездила бы я по обочине, не будь я в ректорском автомобиле».

– Долго еще ехать?

– Через двадцать минут будет там. Если бы не служебный автомобиль, мы бы и до полуночи не добрались.

Пока мы неслись вперед, за нами наблюдали дорожные полицейские. Они высматривали, кто мы: обычные граждане, которых надо остановить, отругать и выписать штраф, или важные персоны, которым надо отдать честь? Потом, завидев мигающий синий маячок рядом с номерным знаком, они понимали, что мы члены общества избранных, и приветствовали нас.

Боже мой, не страна, а рай! Все так просто. Пока ты едешь в ректорском автомобиле, разумеется.

Я же собиралась прочитать распечатки. Профессор пра́ва, немец, холост… Холост? Разве остались в наши дни неженатые профессора?

– А, ясно, – пробормотала я. Я проглядела самое важное: под именем «Максимилиан Вагнер» была указана дата рождения. 19 августа 1914 года. Значит, ему 87 лет. Ну и старик, как же он сюда доехал? Наверное, жена умерла или они развелись. Хотя в их времена не было столько разводов, люди женились, чтобы жить вместе, а не чтобы развестись, как сейчас.

«Вот так сюрприз», – пронеслось в голове. Три дня мне придется лечить болячки старика и давать ему таблетки. Чтоб тебя, Максимилиан Вагнер! Не нашел лучшего времени приехать в Стамбул, чем в эти гадкие февральские дни?

Я заранее знала, что будет спрашивать старик из Америки. «О-о-о, в Стамбуле бывает так холодно? А я привез вещи для жаркого климата. М-м-м, и дороги у вас есть? Извините, а почему вы без платка? А разве женщины могут работать в университете?»

Я уже привыкла к таким вопросам. Каждый раз перед встречей с иностранцем я морально готовилась. С фальшивой улыбкой я отвечу старику то же самое, что и остальным: республика, реформы, в Турции женщины получили избирательное право раньше, чем во многих европейских странах, сорок процентов университетских преподавателей – женщины. И добавлю: уже более полувека в этой стране не носят фески[4], у мужчин не бывает четырех жен, турки – не арабы, в Стамбуле нет верблюдов и пустыни, зимой все морозят задницу, ну и тому подобное.

Про себя же я буду ругаться: «Столько информации в открытом доступе, болван, взял бы и почитал, узнал бы страну, куда едешь! Мы же не считаем до сих пор Америку страной краснокожих и ковбоев! Ты же профессор, как можно приезжать таким неподготовленным?»

В то же время я скрою, что, несмотря на гарантированные законом права, многих женщин по-прежнему избивают, женские убежища переполнены, а на востоке девушек могут казнить по решению семейного совета. Ведь это ранит мои патриотические чувства. К тому же это не вся правда, а лишь ее часть.

Объяснять все это часто приезжающим иностранцам, а потом вести их на экскурсию на