На червленом поле - Мария Воробьи

– Ты его не побоялся, – ответила она.

Записка № 2. О четырех темпераментах

Человек состоит из баланса четырех гуморов, то есть жидкостей: крови, флегмы, черной желчи и желтой желчи.

Кровь влажная и горячая, она олицетворяет воздух. Люди, в чьем организме преобладает кровь, ровны нравом, доброжелательны и легки. Таков мой последний муж, которого я называю Альфонсо Вторым.

Флегма влажная и холодная, она олицетворяет воду. Если в организме больше флегмы, человек спокоен и бездеятелен, как гладь озера, он выдержан и тверд и решения принимает долго, но, раз приняв, мнения своего не меняет. Таков был самый младший из моих братьев, Джоффре.

Желтая желчь суха и горяча, она олицетворяет огонь. Такие люди скоры на гнев, суждение, расправу, деятельны и злы. Таков был мой возлюбленный брат Сезар, пока был жив.

Черная желчь суха и холодна, она олицетворяет землю. Люди, у которых она превалирует над остальными жидкостями, чувствительны и глубоки, воля их слаба, и часто они бывают увлечены другой, чужой волей. Я была такова, пока была юна, но, кажется, испытания, через которые я прошла, и любимые, которых я потеряла, выжгли ее излишек из моих костей и органов.

Теперь, когда мои плечи больше не такие гладкие и ровные, какими были в девичестве, на них лежит груз ответственности за мой род и мое герцогство, и поэтому они опустились.

Теперь мне кажется, что ни один из темпераментов не описывает человека целиком. Люди усложнились и мыслят совсем иначе, чем мыслили в дни моей юности. Произошло это в мое время, но я не знаю когда, потому что, когда стоишь лицом к лицу с великим, его невозможно увидеть. Надо или отойти подальше, или дать пройти времени.

Глава 15, в которой Сезар бежит

Сезар ехал бок о бок с французским королем, во главе войска. Шапка его была украшена белым пером, как и всегда. Он олицетворял покорность папы власти земного короля. Его видели крестьяне и горожане, эмиссары и послы, коменданты и лошади всех тех мест, которые они проезжали. Король сначала посматривал на Сезара, но лицо того было ровным и доброжелательным, словно не было никакого унижения. И король перестал обращать на него внимание.

Изредка они обедали вместе, когда королю становилось скучно или он хотел узнать что-то больше о городах и землях, которые они бескровно проходили, или о нравах итальянских дам. Французский король говорил, что девушки и матроны его двора сплошь влюблены в него, особенно его молодая жена.

– Она ненасытна, как кошка, – вы знаете, я с ней совершаю за одну ночь по три путешествия в страну любви.

Сезар вспоминал о том, что ему говорили Джоффре и другие: что молодая герцогиня Бретани не хотела замуж за французского короля, а вышла замуж заочно за другого. Но Карл прислал войско, Бретань была взята, а герцогиня была полунасильно привезена в Париж. Так герцогиня независимой Бретани стала королевой Франции, и герцогство ее вошло в состав королевства. Вряд ли она бы после этого любила Карла. Но вслух таких мыслей Сезар не говорил.

После каждого привала читались молитвы во здравие принца, Шарля-Орлана.

– Он мой первенец, – говорил король Карл, – и единственный из всех наших детей, рожденный живым. Он живет в замке возле леса, и в том замке открыты только четверо ворот и есть большая стража, чтобы с ним ничего не случилось.

Рядом с королем также ехал его родич, герцог Орлеанский Людовик. Он был старше короля на десять лет и несоизмеримо выдержаннее. Он привечал Сезара. Чувствовал в нем большую силу и какое-то духовное родство. Без короля говорили они мало, скорее сидели рядом, и в этом молчании было больше понимания, чем в иных речах.

Герцогу Орлеанскому суждено будет пережить и самого Карла, и его маленького сына, которого все-таки не уберегут от малой оспы, и он будет коронован под именем Людовика Двенадцатого, и тогда понимание, возникшее между ним и Сезаром, очень пригодится обоим.

В целом, несмотря на язык и некоторые бытовые различия, все было такое же, походное, военное, знакомое Сезару. Он быстро втянулся в ритм этой жизни, затаился и себя не выдавал. Он ждал помощи и знака от отца, но его не было – а они уже прилично отошли от Романьи. Но Сезар сохранял спокойствие.

Одним вечером в его комнаты вошел монах-францисканец, чьи глаза очень косили. Что-то странное было в нем, и Сезар схватился за кинжал, подозревая, что видит перед собой убийцу.

Но монах сказал:

– Я принес вам привет от нашего общего отца, Отца всех христиан.

Он выложил из сумы одеяние – такое же, как было у него, а также пояс-веревку и четки.

Сказал:

– Отправляйтесь около полуночи. Вас остановит часовой по периметру – вы скажете, что были посланы настоятелем своего монастыря к кардиналу Бриссоне, что путешествует с войском. Но он задержал ответ и забыл про вас, поэтому вы выходите так поздно. Махните рукой на север – там есть монастырь, он женский, но часовой об этом не знает. Возле трех олив на северо-востоке от войска будет привязана лошадь. Там, рядом, находится городок Веллетри, и на постоялом дворе вы найдете ей смену. Дальше отправляйтесь в Рим – вас уже не будут искать.

– Спасибо, – сказал Сезар, чувствуя, как холодеет его голова и кипит его кровь. – Я вам признателен, друг мой.

Монах замолчал – некоторое время он напряженно вглядывался в Сезара.

Потом сказал:

– Я рад наконец увидеть вас. Я… столько о вас слышал. У вас все получится.

Сезар кивнул, и монах с поклоном удалился, как будто растворился в сгущающихся сумерках палатки.

Сезар вышел в полночь. Никто не обращал на него внимания. Монахи неинтересны настолько же, насколько крестьяне. Он был остановлен часовым и на его вопросы сказал:

– Я приходил к его преосвященству кардиналу Сан-Мале, он настоятель моего монастыря, – он указал на север, – но он медлил с ответом, а потом и вовсе забыл про меня.

Речь Сезара стала в этот момент речью простолюдина, ему казалось, что сам он, сирота, был отдан дальними родственниками на воспитание в монастырь в возрасте шести лет. Он, казалось, помнил лицо своего настоятеля. Он, кажется, немного сам стал монахом. Так научил его отец. Так лгали все де Борха.

Часовой не задал больше вопросов.

Сезар нашел лошадь у трех олив.

«Теперь – гони!» – сказало что-то внутри него, и он погнал.

Через несколько дней он явился в Рим и остановился неизвестным у своего друга