На червленом поле - Мария Воробьи

и соратника Антонио Флореса, который был судейским чиновником, и послал весточку отцу, ожидая, что тот уладит конфликт с королем. По расчетам Сезара и папы, король должен был скоро отвлечься от побега пленника, потому что на днях пришел ответ от испанского короля, который в этой войне готовился выступить за своих родичей в Неаполе, и французскому королю нельзя было бы ссориться еще и с папой в такой опасный для себя момент.

Когда стало ясно, что птичка ускользнула из клетки, король Карл изволил гневаться на это, а герцог Орлеанский, когда его никто не видел, усмехнулся в свои усы. Жители городка Веллетри прислали делегацию, уверяя короля, что они не помогали побегу знатного заложника. Но к тому времени гнев короля прошел, и он только махнул рукой.

Получив послание от испанцев, король Карл велел составить письмо папе, где сетовал на то, что Сезар его покинул, но давал понять, что не слишком сердится.

Так Сезар стал снова в открытую появляться в Ватикане.

Глава 16, в которой мертвые сестры и мать помогают Лукреции

А Лукреция? Что Лукреция, со своим мужем, который выбрал кровь, а не золото? Грозы проносились над Римом, грозы гремели в Гандии – что же в это время случилось в Пезаро?

Когда французский король со своим войском гостил у папы Александра, муж, Джованни Сфорца, пригласил Лукрецию к себе.

Был он с ней ни зол, ни добр – так она думала.

Ах, хорошо бы был добр, это было бы здорово – думала она.

Но, во всяком случае, не зол, это уже кое-что – также думала она.

Муж пригласил ее к себе в студиоло*, и она пришла, встала навытяжку. Он вздохнул, перебирая бумаги, и сказал, не глядя на нее:

– Некоторое время назад умер глава нашего рода, юный Джан Галеаццо Сфорца. У герцога было двое детей и чреватая жена. Но его дядя, Людовико Сфорца, стал новым герцогом вместо них. Он и так ждал слишком долго, ведь с детьми могло бы что-то случиться, пока они росли бы. С ними непременно что-то случилось бы – жизнь ребенка полна опасностей. Он и так растил самого Джан Галеаццо, и теперь пришлось бы растить его детей, пока с ними бы что-то не случилось! Он поступил мудро, Людовико Сфорца, – жестоко и мудро, и так придется поступить теперь мне.[22]

Он встал, подошел к окну и долго смотрел вдаль.

Какое-то чутье подсказывало Лукреции, что нельзя прерывать его молчание, что от этого будет только хуже.

Наконец он повернулся и спросил:

– Сколько лет тебе? Ведь семнадцати даже нет? Ты так молода – а что делать? Тут ничего не поделать: надо. Надо поступить жестоко и мудро. Знай, Лукреция, сейчас я наточу свой кинжал, а после поднимусь к тебе в башню и отрежу твою прекрасную голову.

Лукреция не поверила ему и не испугалась, спросила только:

– Почему? Разве я была плохой женой?

Джованни ответил ей:

– Если твое предсмертное желание – знать почему, то я расскажу тебе. Я расскажу, а потом ты поднимешься к себе, оденешься в чистое, крахмальное, белое, новое, наденешь все самые яркие твои драгоценности – я не отдам их другой жене. Как умрешь – такой же и будешь похоронена. Потом ты встанешь в угол на молитву и будешь молиться Господу нашему и Пресвятой Деве, а я ударю тебя кинжалом. Как умрешь – сразу в небо пойдешь, шестнадцатилетняя, не успевшая еще нагрешить. Как умрешь – я тебя уложу в нашем фамильном склепе, отцу твоему отпишу, что ты умерла в попытках выносить ребенка, как часто умирают такие молодые жены. Ты хочешь знать почему? Это твое последнее желание?

– Нет, – сказала Лукреция ледяными губами, – я вовсе не хочу умирать. Можно мне не сейчас умереть, а потом? Через день, через месяц, на праздник Пятидесятницы, через двадцать лет?

– Нет, – сказал он нетерпеливо, – и не говори больше. Слушай же, за что. Мой герцог и троюродный дядя, зловещий Людовико Сфорца, мавр и шелковица, нарушил правила в надежде выиграть больше, чем имел. И до этого он их нарушал – и выигрывал. Верю, получится и теперь. Он на помощь себе в борьбе со злейшим врагом своим, Неаполем, призвал Карла, французского короля. Твой отец и все де Борха ополчились теперь на него и примкнули к Неаполю. Чтобы ослабить Людовико, они послали убийц ко мне, но Людовико перехватил их и перевербовал. Теперь они думают, что тринадцать рыцарей ежечасно меня охраняют и я не выхожу из своего замка без хорошо вооруженной свиты, а блюда мои пробуют три крестьянских мальчика, прежде чем их подают мне на стол. Они хотели убить и дядю, и меня, и все очень обострилось, и мне нужно разорвать союз с де Борха. Теперь он нас тяготит. Поэтому я зарежу тебя кинжалом. Ступай теперь.

Он отвернулся. Лукреция стояла ни жива ни мертва и все не могла, не могла ничего сказать. Джованни открыл дверь, жестом пригласил двух стражников и велел им отвести Лукрецию наверх и там ее зорко сторожить.

Как шла Лукреция – не помнила. Кажется, падала. Кажется, плакала. Кажется, кричала и рвалась. Ее удерживали, поднимали, вели, тащили. Что-то было, но в итоге она оказалась сидящей в кресле перед камином в башне.

Тут ужас положения дошел до нее, и она заметалась по покоям, заламывая руки, пока наконец не увидела себя в зеркале.

Лукреция смотрела на свое отражение: она была бледна, и золотистые волосы словно поблекли. Растрепанная, с искаженным лицом – она была страшна, и страшно ей было себя видеть.

Он там, внизу, точит свой нож.

Что же мне делать, пока он точит свой нож?

Лукреция рванулась к окну. До земли было очень далеко.

Ах, высокая башня, какая же высокая башня!

Тогда обессиленная Лукреция отошла от окна и, снова упав в кресло, закрыла лицо руками – так жгли ее непролившиеся слезы.

– Лукреция, Лукреция! – кто-то позвал ее от окна.

Она тяжело поднялась и подошла к окну.

Вот бы увидеть свет факелов, услышать перестук копыт, вот бы ее братья пришли к ней на помощь! Но братьев не было, а прямо за стеклом, словно в воздухе, стояли трое. Лицо матери было сплошь покрыто корой. Лицо сестры Изабеллы было распухшим и размытым. Лицо сестры Джироламы было страшнее всех: казалось, глаза и губы у нее немного выкатились.

– Мама, – прошептала Лукреция, – сестры. Что мне делать?

– Тебе нужно бежать, маленькая Лукреция, – сказала ей мать.