Разрыв-трава. Не поле перейти - Исай Калистратович Калашников

– Молодец ты, Панка!

– Ага, – будто бы согласился он. – Молодец против овец. Против молодца – и сам овца.

– Хорошая поговорка! – обрадовался Баирка. – Надо запомнить. Я их очень люблю – русские и бурятские поговорки. И песни. А знаешь, Панка… – Баирка помедлил, усомнившись, стоит ли об этом говорить даже Панке, – решился: – Знаешь, я и сам складывать умею. То на русском, то на бурятском.

– Врешь поди! – усомнился Панкратка.

– Да нет же, честно! Ну вот, не думая:

                                             Панка выстроил забор, Стал веселым его двор.

И про себя могу:

                                             Тешет жердочки Баир, То защеп, а то задир.

– Вот голова! Ну, голова! – удивился Панкратка. – Меня убей на месте – ничего такого не придумаю. Тебе, Баирка, как раз и надо учиться.

– А как учиться? – веселое настроение у Баирки разом пропало.

С фермы пришла бабка Фетинья. Острый взгляд ее сразу же уперся в новый забор. Подошла, осмотрела его с придирчивой строгостью, попробовала даже качнуть – не пошатнулся. Похвалила:

– Справно сделал… – Присела на чурбак, принялась растирать кисти рук с разбухшими в суставах пальцами. – Сейчас я вам, ребятки, обед налажу.

– Опять ноют? – спросил Панкратка.

– Ноют-стонут… Были ручки – стали крючья. Потягай-ка коровьи титьки изо дня в день, из года в год – железные пальцы и то не стерпят. Да ладно… – тихонько вздохнула, снова посмотрела на забор: – По-старинному ты, Панка, семьи опора. Теперь что? Умотаешь в город… Книжечки-коврижечки… Поди-ка, там и останешься. Легкая жизня завлекательная…

– Не останусь. Говорил же. Опять ты за свое.

– Знаю, что говорил. Только жизня все по-своему поворачивает. Сейчас все на ученье уповают. Ну, надо, должно… Так семь лет проучился – чего еще? Нет же, мало. Человеку пора своих детишек нянчить, а он с книжкой под мышкой шатается. Потом заставь его тяпкой картошку огребать или лопатой назем ворочать. Будет, как же!

– Им другой работы хватит, – сказал Панкратка.

– А кто будет в навозе-то возекаться? Пойло свиньям варить-разносить? Коров кормить-доить? А? – Она задержала сердитый взгляд на Баирке: – Ты-то едешь, нет ли?

– Еще не знаю…

– Поедешь… Раз мода такая пошла – куда денешься? Будете елозить рукой по бумаге, пока усы не отрастут. – Она поднялась и пошла в дом.

Лицо у Панкратки поскучнело.

– Не хочет бабка, чтобы я из дому отлучался. Жалко мне ее…

Печаль, прозвучавшая в голосе Панкратки, окончательно расстроила Баирку. Обедать он не остался, поехал на отару. Катил по неторному проселку мимо желтых полей, подминая колесами зачерствевшую траву, и думал о том, что и у него, и у Панкратки, и у Андрюхи сейчас заканчивается все, чем они жили раньше, у каждого начнется новая жизнь, появятся новые друзья и товарищи… И чтобы сейчас ни сделал, куда бы ни повернул, прежнее уходит без возврата.

Летняя стоянка отары отца – подслеповатый домик, просторный двор и навес из почерневшей от времени соломы – притулилась у подножия круглой и голой, как бритая голова, сопки. Овцы лежали по обеим берегам небольшого ручейка. От них тянуло густым запахом разогретой шерсти. Отец, отстегнув деревянную ногу, сидел на низенькой скамеечке, ножом выстругивал заготовку березовых вил.

– Ты зачем приехал? – спросил он, доставая кисет.

– Хлеба тебе привез.

– Как Сэсэгма?

– Пошла собирать ягоды с Акимкой и Аришкой.

– Не заблудились бы…

– Акимка места знает.

– Надо бы пойти с ними. Ты же знаешь: хлеб у меня еще есть. – Отец сунул в рот трубку, выжидательно посмотрел на него.

Из дома вышел помощник отца Цыдыпка Цыденов. И без того круглое лицо его припухло от сна, глаза превратились в узкие щелочки, нос утонул между мягкими щеками.

– А-а, Баирка… – разочарованно сказал он, потянулся, зевнул, широко открыв рот с крупными белыми зубами, крепко сидящими в розовых влажных деснах. – А я думал, кто другой. – Он стащил с себя рубаху и побрел к ручью.

– Ленивый парень, – без осуждения сказал отец, провожая его взглядом. – Совсем как ты. Спать любит.

– Возьми меня вместо него…

– Нет, тебе вместо него поспать не придется. Поедешь в район вместе с Андрюхой Манзыревым.

– Я-то поеду… Тебе трудно будет.

– Э-э, сказал тоже… Дети должны идти дальше отцов. Трудно, когда они идти не хотят.

– Я этого не говорил.

– И думать так не должен. – Кресалом, сделанным из обломка напильника, отец ударил по кремню – во все стороны брызнули горячие искры, из трута потекла тонкая струйка дыма. – Лишись я второй ноги, на коленях ползал бы, а все равно сделал то, что должен сделать отец для своих детей. – Он прикурил, негромко кашлянул.

– А Сэсэгма?

– Что Сэсэгма?

– Ты – здесь. Я уеду. Одна дома останется. Всё – на нее.

– Ну, не всё…

От ручья пришел Цыдыпка. Умытое лицо румянилось, мокрые волосы блестели, как крыло ворона. Он ощупал мешок с хлебом, привязанный к раме велосипеда.

– Что-нибудь вкусное привез?

– Да нет…

– Зачем же приехал?

– На тебя посмотреть! – рассердился Баирка.

Узкие, с хитрецой глаза Цыдыпки засмеялись, он взял из рук отца кисет, свернул папироску, пыхнул дымом в лицо Баирке.

– Иди чай подогрей, – сказал ему отец и, когда он ушел, возвратился к разговору: – Ты забываешь, нам Дулма помогает…

– Ты ее нанял?

– Что? – отец удивленно уставился на него. – Что ты говоришь, Баирка? Зачем и почему я буду нанимать? А?

– А почему она должна все время помогать нам?

– Все люди должны помогать друг другу. – Отец отвел от него взгляд, нахмурился: – Так мы живем… Ты, видно, наслушался каких-то людей…

Баирка тоже нахмурился:

– Она работает, как ты. Кроме нашего, у нее свой дом и свой двор. Тяжело ей. Я видел: она плакала.

Отец закряхтел, окутал себя облаком дыма. Потом торопливо выбил трубку, торопливо пристегнул ногу, но с места не двинулся, замер, сжав в кулаке подбородок, помаргивая, смотрел на синие зубцы гор, и морщины секли кожу на его висках. Баирке отчего-то стало неловко, что-то, кажется, он сказал не так или не то.

Овцы, как по команде, зашевелились, засопели, защелкали копытами и потянулись на пастбище, обтекая круглую сопку. Откуда-то появился старый пес Хотошо, заспавшийся, как Цыдыпка, увидев Баирку, удивленно вскинул голову, лизнул руку, вильнул хвостом и, приподняв ногу, оставил метку на велосипедном колесе.

В дверном проеме домика показался Цыдыпка:

– Жамьян-ахай, чай готов!

– Сейчас придем. – Отец взглянул на Баирку: – Не знаю, сынок, понимаешь ли то, к чему ведут твои слова… Но ты, кажется, прав. Вечером я приеду домой. Ждите меня…

Дома Баирка сварил ужин, помог сестре перебрать и очистить от листьев